Константинополь. Зима 1852 года. Михаил Корганов, лейтенант военно-морского флота,  не может найти себе места. 11 августа ему покидать Константинополь,  плыть в Россию. Плыть - велит долг. Остаться, остаться, остаться – твердит сердце, мечущееся в приливах и отливах тревоги.  Как поступить, как поступить, если  известно, известно, известно, что жене, юной Марии, носящей под сердцем первенца, нельзя на пароход? Не перенесёт она моря, хмурят брови доктора, не доплывет  на девятом месяце до берегов Святой Руси. Понимаете, господин офицер, не вынесет она. Вы же не хотите, чтобы  волны, золотом горящие в лучах солнца, оплакивали золотых вам людей?  Мария должна остаться в отцовском доме... 

Устав бесстрастен, как сфинкс, холоден, как взгляд угасшей любви. Нет в нём ни жён, ни детей,  нет страдающих глаз любимой женщины, в чёрных зрачках которых тяжело ворочается вязкая  обреченность.  Нет покоя юному мужу.  Смотрит на свою Марию,  на  её припухшие веки, на кричащие тени под глазами, на осунувшееся лицо, на  растрескавшиеся губы. Мать Марии не отходит от дочери. Вызывали врачей, лучших лекарей Константинополя. Те успокаивали:  ничего не случится, говорили, первая беременность, всё племя женское проходит через испытания, одолеет и Мария, молитесь и верьте, верьте и уповайте. А вот Вам, господин лейтенант,  забирать с собой Марию – нельзя, забудьте, господин офицер. До родов пребывать Марии в Константинополе, в батюшкином доме, на  простынях из белого хлопка,  в саду из роз, слушать песни моря, засыпать под любовные перешёптывания бабочек  и просыпаться с треском лопающихся плодов граната.  Носить под  сердцем неродившегося птенца, каждый миг чувствуя на себе  неусыпную любовь маменьки и силу отцовских тщаний. А вы, господин русский моряк, не уезжайте. Вы должны стать тенью Марии, взять  её руки в свои   ладони  и не отпускать ни на миг,  наполнять энергией  чувств и надежды  -  её ослабшее тело, её растерявшуюся, поникшую душу. И тогда Господь, добрый наш повелитель, не оставит Марию, и   сойдут с небес, покорные его воле,  воздушные  ангелы, дадут Марии волшебный напиток из горних садов,  и  тут же, как сделает она глоток,  раздастся крик мланенца,  и услышите вы, эфенди Корганов,  как чудным образом зазвенит голос Марии, как,  сверкающая счастьем, в белых, с карминовыми цветами  одеждах, с лилейной  лентой в чёрных волосах,  встанет  она с истерзанной болью постели,  приложит  к  смеющейся молоком груди большеглазого   малыша и сольётесь вы втроём в нерсторжимом объятье вечной любви.  

Они познакомились на балу, устроенном на пароходе «Метеор» для почётных жителей города  русским посланником в Константинополе Владимиром Павловичем Титовым. "Метеор" стоял в турецком порту,  обслуживал посольскую миссию, и экипаж, занятый делом особой государственной важности,  на берег отпускали  редко. Отпускали ли вообще? Ведь в любую минуту могла последовать команда из посольства, и когда она прозвучит, не знал никто.  

Уж точно не на кривых улочках старого города встретились Михаил Корганов и Мария Ошанова, девушка из влиятельной в Константинополе армянской семьи, знакомой «со всеми тайными извивами турецкой политики. И вряд  ли на многолюдных бульварах, случайно углядев друг друга в праздношатающейся толпе, или, заказывая кофе,    в крошечной  кофейне на набережной.  

Виды Босфора. Худ. Томас Аллом, 1838

Может, они увиделись в роскошном, поражающем воображение здании русского посольства на холме в Пере, глядящем на Босфор, - с чугунными воротами великолепного литья и церковью на третьем этаже, убранной иконостасом изящной работы? Посланник Титов Владимир Павлович, человек честный благородный, с разносторонним образованием, знавший Пушкина и сам писавший, с благоволением отнёсся к просьбе Михаила Корганова и помог ему остаться в Константинополе, чтобы тот смог исполнить свой "святой последний гражданский долг», как в неразвращённые ранее времена самим строем мыслей и слов,  отвергая  всякую возможность развода, называли бракосочетание.

В Зеркальном зале посольства посланник давал балы, на которые приглашались почтенные константинопольские семьи. Там они и познакомились, Михаил и Мария. Нет, не там. Не хочется. Не хочется, чтобы любовь родилась в стенах официального, затянутого в корсеты церемониальности учреждения.  

Было иначе.

На русских кораблях того времени  существовало одно из немногих для моряков  «удовольствий на море» (Н. Бестужев) – знакомство с береговыми жителями. Традиция приветствовалась и поощрялась, руководство флота не жалело денег на грандиозные празднества.  Устраивались пышные, богатые  встречи с  именитыми жителями города, сопроваждаемые  ужинами, бальными танцами, музыкой и играми. Корабль к назначенному дню преображался, превращался в  дворец, и только вальсирующий под ногами пол напоминал, что фундаментом праздничному залу служит зыбкое море.  Палубу украшали флагами, зелёными ветвями и цветами, образующими вязи из имён почётных гостей Под звуки музыки к светящемуся огнями судну подъезжали шлюпки, гости поднимались по крытой коврами лестнице, встречаемые офицерами. Слушали музыку, сражались  за карточными  столами, пили шампанское, любовались вечерним городом, наслаждались благоуханием, исходившим из чаш с таявшими в пламени  горящего рома сахарными головами.

Пароход "Метеор"

Бесплотным призраком я стоял,  удобно устроившись на шканцах, и только два глаза мои, две подзорные трубы, горели во тьме, сливаясь с огнями  Босфора.  Я видел. Видел, как извинившись, Михаил покинул приятелей. Подошёл к Марии, представился, пригласил на танец. Она ответила сдержанным поклоном, полуприсев на одну ногу,  и протянула ему руку.  Они танцевали весь вечер. Когда позвали к ужину, и гости,  попарно с хозяевами, пошли по кораблю,   показывая свой блестящий дом, за ними последовали и Мария с Михаилом.  Позади, в трёх шагах, шли родители Марии,  смотрели,  как в бликах  факельных огней плывёт по палубе, взявши под руку офицера, их дочь, как падают с небес, расточая запах жасмина, жёлтые звёзды, как бесслышно поднимается над палубой задумчивый шар терракотовой луны.

Через месяц после свадьбы, как и полагается по закону природы, писал Михаил в Тифлис, Мария забеременела. И ей – плохо. Его сердце, напуганное блуждающими глазами Марии, бисерными капельками на лбу, ледяными кончиками пальцев, чует беду.  Не оставит он Марию -  оставить  равно тому, что убить. Не пойдёт он в поход – изменит присяге, тогда уж лучше сразу пистолет...

Отчаявшийся от безысходности Михаил обращается к отцу. Как бы ни шельмовали его родителя, Ивана Осиповича Корганова, какие бы унизительные клички не давали, как бы не презирали  недруги и завистники,  Михаил знает: у отца много друзей, тех, кто знает настоящую ему цену. Помнит о его заслугах перед Отечеством и  Государь, и, услышав имя,  не отбросит  в раздражении письмо  отставного офицера, не оборвёт просителя, не откажет в помощи.

Надо просить папеньку.

Бесценный Ангел Папаша! Теперь является вопрос, который трудно и тяжело мне решить. Не знаю, к кому мне обратиться и кого обременить решением столь трудной задачи, но, зная, что Вы жаждете решать всё, что другим недоступно и, кроме того, имея право любимого сына, обращаюсь к Вам, как к Отцу, который всегда был готов жертвовать всем, что на земли, и потому пожертвуйте частицей здравого Вашего смысла и бесчисленной опытности на решение следующего вопроса; известно Вам, что я в прошлом году оставлен был за границею содействием доброго нашего Посланника Титова для исполнения последнего святого долга гражданской жизни и Господь сподобил меня дожить и встретить эту счастливую минуту! И как по закону природы в течение одного месяца жена моя – любимая Ваша дочь оказалась беременною, в следствие чего начала она хворать, и неустанные попечения любящей матери Искуп-Хану[м] мы при щедрых средствиях медицинского пособия, подкреплённых неиссякаемым милосердием Божиим, преодолели все недуги жены моей. По мнению же лучших здесь докторов определено, что ей невозможно до разрешения [от бремени] отправиться на Святую Русь – в новое своё Отечество, в особенности, морем. Надо объяснить Вам, что наш пароход “Метеор” сменяется в начале августа месяца (11.08. 1852 – автор), с которым и мне придётся ехать на Родину, а жене моей срок разрешения в начале сентября. Твёрдость духа, любовь её и привязанность к нам готовы противоустоять всему. Сын же Ваш, Михаил, находится между двумя самыми священными огнями! Ему играть жизнью друга, жены и [птенца] трудно, но ещё труднее преступить долг и привязанность любимой его службы Великого Царя. Поэтому и вопиют к Вам и любящий сын, и любящая дочь, и просят решить этот вопрос.

По мнению моему, можно приступить к делу следующим образом: Бог даровал дому нашему двух покровителей, Князя Варшавского [фельдмаршала И. Ф. Паскевича], который оказывал в былые золотые времена высокое своё внимание и который хочет их возобновить, и другой – добрейший Кн. М.С. Воронцов, который в последнее время сделался истинным покровителем дома нашего, а посему обратитесь к тому или другому, верю, не откажут Вам избавить или, лучше сказать, вывести из ужасного положения преданного сына Вашего и любимой дочери Вашей, которая не решается , во что бы то ни стало, отпустить меня одного и, жертвуя собой, хочет следовать за мной, а моя участь – или подвергнуть невинную жертву к неминуемой опасности, либо преступить обязанность любимой и славной моей службы

Русское посольство в Константинополе

Теперь делайте, как Господь Вам укажет. Нужно сообщить Вам, папинька, что назначение моё на будущий год из трёх на один пароход зависит от адмирала Берха или начальника штаба его Корнилова, Посланник же Титов вскоре будет в С.-Петербурге, который охотно согласится оставить меня. В это же время я могу усовершенствовать языки – английский, армянский и турецкий и быть на Черноморском флоте более полезным, если же Господь сподобит, и останусь, то в продолжение этого времени успею окончить и дополнить нужными сведениями свои записки о Турции, которая чрез моих родственников мне известна вдоль и поперёк своими тайными изгибами…- и проч…”.

24 марта 1852 года Иван Осипович сел за письмо к своему давнему другу, соратнику и сослуживцу, воспитателю царских детей Михаила и Николая, состоящему в свите Императора Николая I генерал-лейтенанту Алексею Илларионовичу Философову: 

   Ваше Превосходительство, Алексей Илларионович!

                                                                Лучше поздно, чем никогда!

Принося Вам мою искреннюю благодарность за внимание, которым Вы почтили моего сына, моряка [Леона], и добрую Вашу память о старом ратнике, сослуживце Вашем, я посылаю Вашему Превосходительству копию с письма сына моего другого моряка, Михаила Корганова, того юного гражданина, который первым успел из Закавказцев понравиться деве Византийской и которого письмо недавно было пропечатано в Инвалиде. Из этой копии усмотрите и желание его, и всепокорнейшую просьбу отца, живущего в добрых детях, верных слугах Царя и Отечества, хотя его [порожек] не ровен с Вами, но Вы вполне можете судить о положении его.

Ваше Превосходительство! Много у Вас средств помочь ему, просьба моя состоит в том, чтобы Вы постарались оправдать отца пред достойным сыном и сами сделались бы покровителем счастливой четы. С чувством глубочайшего к особе Вашей уважения и в ожидании внимательного отзыва пребуду по гроб Вашего Превосходительства всепокорный слуга Иван Корганов».

Приложил  копию с письма сына и отнёс конверт на почту.

Философов вошёл в кабинет к Николаю I, положил на стол письмо: «Ваше Величество, прошу помочь …» - «А, Корганов, Иван Осипович? Что там у него с сыном? Михаил?». Выслушал, взял перо, написал поверх просьбы:  "Оставить с женой его, Девою Византийскою».  

До отплытия оставалось пять месяцев. Достаточно, чтобы письмо добралось из Тифлиса в столицу, чтобы Философов отдал его царю, чтобы царское решение попало на стол  командованию Михаила Корганова.

Могло быть так. И решение Государя пришло, и радовался Михаил, и озаряла бледное лицо Марии умиротворённая улыбка,  и торжествовали приободрившиеся родители. Или не успело, долго  двигаясь на перекладных длинными дорогами необъятных пространств, дойти до берегов тёплого моря известие из Санкт-Петербурга. Душной ночью, когда бредит в беспокойных снах измотанный жарким днём Константинополь,   в покои Марии, беззвучно отворив  массивные деревянные двери, вошла  в шелковистых платьях судьба. Подошла к измученной девушке, взяла в руки её невесомое тело,  и утром, закончив петь прощальную песнь, безуспешно прикладывала к ушам руки, чтобы не слышать, как от криков и плача сотрясаются каменные стены ошановского дома.

Только таким исходом истории с Девой Византийской можно объяснить строку в Послужном списке, из которой следует, что  11 августа  1852 года, как и планировалось, Михаил Корганов отправился  на пароходе "Грозный" под командой Капитана 2 ранга Скольскаго в 13-месячное плавание за границу и по разным портам Чёрного моря. Марии не стало, и никакие могущественные цари и императоры, ни писанные милосердием директивы, ни  обязательные к исполнению указы не могли противостоять свершившемуся. 

Михаилу более незачем было оставаться в Константинополе. Однако он остался - обращение в Санкт-Петрбург сделало своё. Потом он долго плавал. Защищал Севастополь. Был ранен, отправлен на сушу, определён состоящим по особым поручениям при Главнокомандующем Кавказской армией в Тифлисе. 

Долго не верил в смерть своей Марии. Ждал, что тьма  рассеется, и Мария вернётся.  Они станут на берегу искрящегося лунным светом  залива,  Дева Византийская и он.  И будут петь над ними ангелы,  переливаться радуги и взрываться, рождаясь, новые звёзды. 

Женился только через пять лет.  В честь отца назвал первенца Иваном.

Фото силуэта девушки:  http://www.liveinternet.ru/users/hasmikkirakosyan/post248515973/

Остальные фото: с помощью Google

Продолжение:  СЕМЬЯ. Морской офицер Корганов (Корганов-2). Часть 7. (Из цикла "Офицерская династия Коргановых).

Просмотров: 1602

Комментарии к статье:

Добавить Ваш комментарий: