К интервью с Е. Синичкиным

Роман 26-летнего Евгения Синичкина «Галевин» опубликовал портал современной художественной литературы «Новая литература».

Роман-загадка.   

Представьте, что собрались двенадцать разных писателей, разбили задуманное произведение  на двенадцать глав и каждый начал писать свою главу, соблюдая условие – сюжетная линия не должна прерываться.  Синичкин подменил собой всю великолепную дюжину и в одиночку справился с задачей, из озорства не раскрыв имён тех, чью манеру письма стилизовал.  Литературная викторина для знатоков, их хлеб и зрелища. Такому  простому  читателю, как я, затея Синичкина пришлась по душе, но, увы, не по зубам.     

Ну и не надо, сказал я себе, поищу в романе более доступное мне.  Нашёл  в избытке, как вин в пропахшей  хмельными запахами  Кахетии. Роман на все вкусы. В нём   юмор Киндзмараули,  ужасы Саперави,  любовь золотого Ркацители,   трагедия пролитой капли и драма опустевшего кувшина.  Криминал, философия, поэзия, музыка, живопись. Реальность и выдумка, люди и черти, ангелы с зелёными глазами и инфернальные создания с горящими взглядами.  

Роман не для слабонервных.  Отдельные натуралистические  сцены невыносимы для восприятия, и мне не раз приходилось превозмогать себя, чтобы продолжить  чтение. Ещё дурнее становилось, когда по намёкам автора,  загадочкам, рассеянным по всему  тексту, доходило, что  некоторые образы имеют под собой реальные прототипы,  обращался к справкам и  узнавал, что  в жизни всё - страшнее.  

В романе есть главы, насыщенные "плохими" словами. Не всякое ухо выдержит,  и не каждый ум примет. О месте ненормативной лексики в художественном языке написано и перенаписано, границы её применения обозначены, и Евгений Синичкин, как бы кому ни показалось,   не перешёл их.   «Обсценная лексика посланий героя, - отметил один из критиков, -  не режет глаз на фоне его [героя романа] перерождения из ангела в бесы».

Общественное сознание консервативно, неповоротливо, тяжело на подъём.  Всё непривычное, нестандартное и новаторское встречает настороженно,  нередко в штыки.  Один из самых необычных романов мировой литературы - «Улисс»  Джойса - в 30-х годах объявили в США порнографическим и пытались запретить. На родине писателя, в Ирландии, несколько десятков лет запрещали к ввозу и продаже, сегодня для ирландцев Джойс - национальная гордость. 

Роман «Галевин» встречен неоднозначно и бурно. Огня в костёр добавили  интервью «Роман «Галевин» и его автор» и рецензия члена редакционной коллегии "Новой литературы" Лачина "Джойс, Миллер, Зюскинд и либерасты".

"Галевин" вошёл в десятку произведений, рекомендованных главным редактором.

"Роман  в тринадцати любовных признаниях "Галевин" можно прочитать здесь.

                                              ------------------------------ 

                         Пётр Згонников.  Интервью "Роман "Галевин" и его автор"  

Откровенное интервью с писателем Евгением Синичкиным, построенное на интертексте из почтовой переписки, цитатах из романа, заметках и вопросах покорённого опросчика 

                                                                            -----------------------------

Я жил искусством, ради искусства и в мире искусства. В куске камня, на который прилегла белокожая красавица из «Сна, вызванного полётом пчелы вокруг граната за секунду до пробуждения», для меня теплилось больше жизни, чем я мог разглядеть в чертах всех знакомых людей, вместе взятых. 

                                                                     Евгений Синичкин, роман «Галевин»

                                                                         ---------------------------------------

– Евгений Эдуардович, мы перешли с вами на «ты» после трёх дней общения по почте. Ну, там другой формат, частная переписка, а здесь у нас интервью, публичность, полагается вроде как соблюдать некие правила приличия? Какие предложения? Будем на «вы»?

– Нет, это будет нечестно. Не люблю лицемерия. Давай на «ты».

– Евгений, ты весь какой-то неформатный. Ворвался на форум НЛ, выскочил как чёрт из табакерки, набузил, обложил уважаемых людей... «Странный какой развешиватель ярлыков нарисовался, да ещё с матерком сочным», – интеллигентно охарактеризовал тебя один из участников. Что это было?

– Реакция на слова и поведение некоторых участников форума, которые демонстративной интеллигентностью, как лохмотьями священных ветхих текстов, прикрывают низость голую, чтобы казаться святыми. Калибан, не скрывающий своей калибановской сути, сошёлся в узком переулке с калибанами, предпочитающими врать самим себе.

– Да, мы не ангелы. Набросились на тебя, затравили. А чего ты хотел – влез на чужую территорию и давай беспардонно метать и метить. Ладно, забыли.

Тебе никто не говорил, что ты слаб по части прогнозов? Это ведь твоё: «У меня нет сомнений, что мой роман не опубликуют – ни здесь, ни в каком-либо другом журнале или издательстве»? Ошибся ты, брат, на все сто. А вот и опубликовали. Несмотря ни на твоё хулиганское поведение, ни на заключительные главы романа, где мат на мате и матом погоняет. Не оспариваю художественную адекватность – те подземелья Ада, навозная жижа, кишащая могильными червями, в которых оказывается твой герой, требуют матерной лексики: всякая другая выглядела бы фальшивым, бесцветным вермутом и вымороченной эвфемистикой.

Честно – напился от радости?

– Я не пью. Не люблю пьяные мозги.

– Куришь?

– Мой опыт курильщика был скромный. Половина сигареты в восемь лет, десять минут рвоты, головная боль – и с тех пор я не курю. Иногда думаю закурить трубку, потому что некоторые исследования показывают корреляцию между курением табака и снижением вероятности развития болезни Альцгеймера, который пугает меня куда сильнее, чем рак.

– Отлично. Поехали дальше. Ты уж не зазнавайся, но я считаю твоего «Галевина» шедевром. На мой взгляд, он безупречен. Аналогов, мне кажется, нет, и вряд ли они появятся. Я прочитал его несколько раз… Скопировал три десятка страниц, наиболее поразившие меня места, и время от времени перечитываю. Заметил странный эффект – при чтении некоторых фрагментов вхожу в состояние, похожее на лёгкий транс, начинаю ощущать, что отрываюсь от смысла, чувство наслаждения затмевает содержание, оно уплывает на периферию сознания, а я, освобождённый от мыслей, просто любуюсь словами, как любуется изумительной, экзотической красоты бабочкой, сидящей на роскошном цветке, ошалевший от счастья лепидоптеролог.

– Ну и накрутил ты!

– Накрутил ты. «Хлебный хруст мелованных страниц навевал мысли о прогулке под дождём вдоль набережной Сены». Или возьми это, свадьбу родителей Галевина: «Изысканное платье цвета магнолии, вечный символ чистоты и невинности, с трудом прикрывавшее отчётливо выделявшийся живот, вплетённый в русые волосы венок из флердоранжа, чья непорочная белизна вступала в резкий контраст с маджентовыми мешками под глазами, закономерным следствием изматывающей бессонницы; арендованный чёрный смокинг с малиновым шёлковым камербандом, вызывавший трепет восхищения и противоречивые желания – прикоснуться к дивному творению портных, нежному, как пенная бахрома океанской волны…».

Ты чувствуешь красоту своих слов?

– Не скрою – иногда любуюсь. И знал бы ты, как меня пугают мысли, что это случайность, что я никогда не смогу написать что-либо подобное, что это было и прошло.

– У тебя каждая из 12 глав написана своим языком, повторяющим язык какого-либо автора или произведения, и наполнена вшитыми в текст цитатами из этих произведений. Я настороженно отнёсся к твоему эксперименту, ожидал, что разнословие порвёт текст и поломает ритм, но эффект оказался противоположным – сцементированный детективным сюжетом психологического триллера пастиш обогатил, оразноцветил повествование.

– Если говорить о языке, то пастиш мне был необходим по двум причинам. Первое: это же книга об Искусстве, а Искусство – многолико и многогранно. Литература – это не только Довлатов, к лапидарности слога которого не стремится разве что ленивый. В ней многое было, многое есть и многое будет. Я хотел показать единство литературного процесса, тесную связь всего в искусстве, высказать довольно простую мысль: мы все вышли из чьей-то «Шинели», а не взялись из воздуха. Вторая: я хотел показать безумие главного героя на уровне языка; поэтому сперва идут четыре главы, написанные языком, как скажет обыватель, классической литературы, а дальше – семь глав стилизации и языковых экспериментов, которые разбавляются одной главой «стандартного» языка Барбоса, который, как ни парадоксально, представляет собой островок здравомыслия в океане сумасшествия. Язык произведения должен соответствовать происходящим событиям. И если маразм крепчает, то и язык должен меняться соответственно.

– А ты моё «оразноцветил» не заметил? Твоя индукция, у тебя сплагиатил: «…"...и ни один человек не вспомнит кто лежит рядом с корнями этого дуба наша могила зарастет мхом и цветами цветится в цвете цветистая цветня а когда придёт пора цветения меня уже не будет на земле..."

Как ты оцениваешь свой роман?

– Я всегда очень критично оцениваю свои труды. Во всём. Мне всегда кажется, что получается какая-то херня.

– Как с твоими первыми рассказами? Они до сих пор висят на novlit.ru.

– Говно. Бездарное, унылое, постыдное говно. Никчемные попытки подражания кому-то и в чём-то. В «Галевине» моё отношение ко всему этому подробно описано в первой и второй главах.

– Ты это имеешь в виду: «Я исписывал тетрадки и учебники, газеты и туалетную бумагу, выл и рыдал из-за несовершенства формулировок, примитивности мыслей, плоскости образов, беспомощности сюжетных линий. Я уверился в собственной бездарности и безнадёжности. Я не сомневался, что не смогу, как бы ни изводил себя пустыми чаяниями, сотворить подлинную красоту»?

– Оно самое. Так и с «Галевиным». Да, смелый, неожиданный замысел, да, я вложил в роман душу, да, этот роман мне стоил очень много душевных сил, так много, что я написал, чтобы не спятить, своеобразное продолжение, роман «Набриолиненная душа». Да, я написал так, как видел, как смог. Но я перечитываю его и чувствую, подспудно, что он невообразимо далёк от совершенства, что всё как-то не так, да, неплохо, но не идеал, а как исправить, как довести до нужной кондиции – не знаю. Меня безумно пугает, что, может быть, я написал какие-то глупости, но сам их не замечаю. У меня жуткие комплексы. Может быть, я проецирую свою неудовлетворённость жизнью; может, ненавижу себя настолько, что не могу помыслить, будто способен создать что-то прекрасное, как не верю, что заслуживаю счастья или любви. Это мои заморочки, с которыми я давно живу.

«Мета- и полифония «Галевина» не самоцель. За внешним, впечатляющим богатством разноцветных нитей и оттенков сотканного ЕС ковра слышна прекрасная мелодия молитвенной речи, обращённой к богу Искусства. Речь то спокойная, рассудительная, то звенящая горячим речитативом, то звучащая высокими нотами изумительной музыки, воспевающими абсолютную красоту и всесильную мощь Искусства. «Галевин» – эстетическая нирвана, впадая в которую, растворяешься в словах и сам, превращённый в слово, в блаженном отрешении слушаешь бесконечную музыку совершенства».

– Тебя не беспокоили мысли, что «Галевин» – вершина твоего творчества? Что подниматься выше – некуда? Что выплеснул самое наболевшее? Что воспеть ещё раз – и Любовь, и Искусство – невозможно? Что ты, как Грибоедов, станешь автором одного произведения?

– Я постоянно об этом думаю. Хотя не хочу. Это пугает. Нет, лучше об этом не думать. Давай о другом.

– Ты откровенен, Евгений.

– Да. В «Душе» я пишу об этом. Я не вижу смысла в общении с людьми, если не желаю или не готов быть откровенным. Если не желаешь или не готов – не общайся. Так я и делаю. Ни с кем не общаюсь. Но коли решаюсь, то какой смысл прятаться? Ё.нутый мир. Люди готовы раздеваться у всех на виду и трахаться у подъезда с первым встречным, но сказать правду, открыться – это нет, законом, видно, запрещено. Это одна из причин, почему я сторонюсь людей. Открываешься, а в ответ – закрытая дверь, из-за которой слышится издевательский смех.

– И какие тебе нравятся люди?

– Прямолинейные, без камня за пазухой. Эрудированные, нестереотипно мыслящие. Не понимаю тех, кому непременно нужно примкнуть к какой-либо группе, чтобы не чувствовать одиночества. Люди так боятся одиночества, так боятся быть белыми воронами, что с радостью становятся хипстерами, панками, фанатами, членами партий и тратят уйму сил, чтобы ненавидеть всех, кто отличается от тебя. И ничего нового не принимают, если это новое не войдёт в моду.

– Тебя раздражают люди?

– По отдельности – друзья, девушка, родители, соседи – могут быть замечательными. Меня раздражают люди как биологический вид. Вид, который проделал такой невероятный путь, но при этом возвёл в культ отсталость, предрассудки и предпочитает быть сахелантропами, а не хомо сапиенсами.

Люди – тупые, грязные, вонючие животные. Лишь благодаря тому, что мы единственные животные, у которых биологическая и культурная эволюция шли рука об руку и подталкивали друг друга, нам удалось сделать кое-какие достойные вещи. Искусство и наука. Это единственное для нас оправдание. Ничего хорошего у нас больше нет. И это то, что отличает нас от остальных животных. У нас есть интеллект и тонкость чувства, которые помогают нам творить и открывать. И иного разумного смысла в жизни не найти. Но людям такое скучно. Они предпочитают быть белками в колесе: плодиться, ничего в жизни не увидев и не поняв, чтобы вырастить людей, которые будут плодиться, ничего в жизни не увидев и не поняв… Они предпочитают быть шимпанзе: трахать всё, что видят, потому что вот как определяется твоё величие – количеством отъё.анных самок; и воевать с другими шимпанзе, из другого племени, ведь это так принципиально, из какого племени какие шимпанзе. В нашем обществе считается зазорным не бегать на дорожке в фитнес-центре, хотя, как ни старайтесь, гепард вас всё равно догонит, или не выжимать сотку от груди, хотя горилла или павиан в рукопашную нагнут любого качка, но при этом не знать, кто такой Пруст, – это ничего страшного. Помню, ходил в тренажёрный зал, там один парень интересовался литературой, я ему помогал, подбирал книги; завсегдатаи услышали, как мы разговаривали в перерыве между подходами о Бальзаке, и начали ржать: они понятия не имели, кто такой Бальзак. Больше в тот зал я не ходил. Слушай, не хочу я говорить о людях. Совсем тоскливо становится.

– Ну да. Послушаешь тебя, так один выход и остаётся: бежать от этого существования, удрать от прозы жизни и сделаться анахоретом, как Сэлинджер или Пинчон, чтобы создавать поэзию искусства. Как твой Галевин.

Лады, Жень, оставим людей. «Человек звучит гордо», а ты пропагандируешь психобиологию, прослывёшь ещё мизантропом. А как быть с обществом? Роман порой читается как манифест социального переустройства. Но в рецептах ты, кажется, непоследователен. Обличаешь устами героя всё и вся – гуманитарное образование, коммерциализацию литературы, продажность журналистики, неконтролируемое деторождение, полицию, судопроизводство, экологию, но, с другой стороны, твой герой Максим в диалоге с Катей утверждает противоположное: «Не бороться с режимом. Не замечать его. Забыть о его существовании…».

Эти слова – отсылка к довлатовскому «Ремеслу». Я с этим принципом согласен. Желание изменить и возможность изменить – это разные вещи. Меня мучает то, что я вижу, когда выхожу на улицу и оглядываюсь по сторонам, но от моего хотения в мире ничего не изменится. Я хочу изменений, но понимаю, что из моих желаний ничего не выйдет. Невозможно. Не в этой стране. И, вероятно, не в этом мире.

«Роман ЕС – сложный литературный ребус, викторина для знатоков, – не литературоведов, не искусствоведов, не музыкальных критиков, не исследователей живописи, – для знатоков с большой буквы, редких, нуждающихся в охране, как эндемичные цветы, людей, вместивших в свои головы тысячи произведений искусства и имён их создателей – в литературе, кинематографе, живописи и музыке. У ЕС сотни, сотни отсылок, прямых и скрытых, к живописи, музыке, кино, литературе. К музыке Чайковского, Верди, Бизе, Вагнера, Баха, к оперным исполнителям, джазовым музыкантам, фильмам Висконти, фон Триера, Аллена, Ланга, к произведениям Эко, Хаксли, Золя, По, Гоголя, Некрасова, Пушкина, Лермонтова, Рильке, Верлена, Гюго, Сенкевича, Солженицына, Губермана, к картинам Дали, Шагала, Босха, Ван Гога. Откуда это у парня в 26 лет?»

– Женя, откуда ты взялся такой умный? Не удивлюсь, если признаешься, что в 7 лет прочёл «Сира Галевина» и все последующие 19 лет думал, отчего де Костер прозвал своего героя Беспощадным и какие этому уроду Сиверту есть оправдания.

– Ты, Пётр, такой же отгадчик прошлого, как я – предсказатель будущего. Литературу в школе я страстно ненавидел. Был ярко выраженным математиком, с седьмого класса учился в физмате. По русскому не был троечником только за красивые глаза. До шестнадцати лет прочитал по собственной воле лишь две книги: «Над пропастью во ржи» и «Остров погибших кораблей».

– Ненавидел? И кто тебе привил такую «любовь»? Учительница литературы с «отсутствующим зубом на краю улыбки»?

– Не поверишь – отец. Он у меня в своё время окончил Московский лингвистический университет. Специальность – французский язык и французская литература. Человек очень начитанный, образованный, эрудированный и интеллигентный. Родители жили раздельно. Когда я был маленьким и на лето приезжал к его матери на дачу, он предпринимал попытки привить мне любовь к чтению. Но начал, очевидно, не с того. Он подкинул мне «Дон Кихота». Я читал, тяжело, медленно, давясь скукой, ненавидя эту книгу, но не мог бросить, потому что не бросаю дело, пока не закончу его, – и вымучивал этого «ДК», страница за страницей.

– Это ты о своём отце: «…ввалившись домой пьяным, как некрасовский крестьянин, отец садился ко мне на кровать, костлявой рукой толкал меня в плечо, потом, отвернувшись и закрыв лицо ладонями, начинал плакать, едва слышно поскуливая, как испуганный пёс, и, уходя нетвёрдым, шумным шагом, клал на прикроватную тумбочку подтаявшую плитку молочного шоколада»?

– Нет, совсем нет. Образ вымышленный, из жизни, понятно, мало ли вокруг таких несчастных. А сравнение с пьяным некрасовским крестьянином мне понадобилось в художественных целях.

– Женя, ты поразительно точен в деталях. Я тоже, как отец твоего героя, когда-то приходил к своим девочкам, и, давясь слезами, совал им мятые шоколадки. Извини, отвлёкся… И что дальше?

– Забавно, что с тех пор я так и не перечитал «Дон Кихота». Боюсь. Детский страх, как моя арахнофобия. Поначалу я смирился с тем, что литература – это необходимое зло. Без неё не поступить в универ, поэтому заткнись, Женя, и читай. Затем проснулся искренний интерес, я спокойно, без нажима и диктовки, взглянул на Пушкина, Лермонтова, Гоголя – и втянулся. К тому же преподаватель на курсах была очень хорошая. Она умела заинтересовать предметом. Я – натура увлекающаяся. Если я для себя что-либо отрываю и начинаю получать удовольствие, то я ухожу в запой, упиваясь этой темой. И дальше – эффект снежного кома.

– Помню, Женя, этот ком: «…я начал отдаляться от мира, от людей, от природы, возводя изощрённые преграды в неприступной башне из слоновой кости, в которую добровольно, отвергая наставления Гессе, себя заточил. Я читал бессистемно, как начётчик; набрасывался на книги, как Кощей на злато; я поглощал художественные миры, как огромная чёрная дыра. Книги служили мне маяком, который направлял по жизни, и спасательным кругом, не позволявшим сгинуть в пучине повседневных избиений и издевательств. Я кидался во вселенную книг, словно в омут, тонул в невыразимом великолепии и всплывал навстречу звёздам».

Устами Барбоса Грацильного, говорящего пса, ты говоришь: «Я не оправдываю и не осуждаю – я понимаю»…

– Это отсылка к «Хранителям» Алана Мура, по которым снят одноименный фильм Зака Снайдера. Не стоит всё в книге считать моими мыслями.

– …в другом месте продающий душу дьяволу Галевин, вступив в спор с бесом, спрашивает того: «Какое право я имею судить других людей?».

Какая из формул тебе ближе?

– Ни одна. Мой принцип: не судить людей, пока они не трогают меня. И ненавидеть всем сердцем, как только сделают мне какую-то пакость. Да, очень эгоистично, но я чувствую вековую усталость. И не хочу изображать из себя хорошего парня.

– Столетний старец и затравленный зверёк...

– Вроде того.

«ЕС написал великое произведение. Великую книгу о Любви и Смерти. Не могу объяснить, почему так думаю, мне не хватает знаний литературы, опыта, навыков критического анализа. Я это чувствую, и мне этого достаточно. Этот парень из подмосковного Лыткарина поразил меня, как в своё время поразил Ларс фон Триер с его «Антихристом» и «Рассекая волны». Великое произведение рождается великим страданием, и я не поверю, что у ЕС его не было. Любовь, конечно, любовь».

– Женя, расскажи о своей любви. Ею пронизаны все строки твоего романа. Даже полусумасшедший, упоённый безмерной властью и кровью Галевин, которому больше нет дела ни до чего – осталось тело, а душа мертва, изъедена, разорвана на маленькие кусочки, и в нём продолжает жить любовь: «…что для меня полцарства?.. хоть всё земное царство! не хочу!.. отдам его! отдам коней! всех коней! всё могущество! за полмгновенья с человеком, любимым мною!.. я всё верну! всё отдам! за всё отвечу!.. но дайте хоть раз взглянуть на неё! один раз!.. посмотреть в эти карие глаза, в которых взрываются зелёные звёзды!». Так мог написать только человек, испытавший…

– Прости, но здесь я постараюсь ничего не сказать. Это слишком моё. И это так глупо. Я знаю, что влюблён в образ. В идею любви, в идеал…

– Помолчи, продолжу: «…в эту путеводную звезду, указывающую тебе путь, но никогда не спускающуюся с небосклона, чтобы составить компанию за дружественной беседой. Идеальным может быть лишь образ – не человек. К сожалению, я не знал, что если тебе посчастливилось повстречать долгожданную принцессу, с ангельской кротостью восседающую на белой кобыле, то незамедлительно стоит задуматься: не она ли тот всадник на бледном коне, за которым следует ад?».

– Ты и это помнишь? Мне стыдно, но я не властен ничего с собой поделать. Полюбить кого-то другого? А это зависит от меня? Это же само приходит. И само уходит. Моя беда в том, что я не могу забыться, отвлечься. Если я влюблён, для меня не существует больше ни одной девушки. Наверное, я слишком романтик, то есть слишком дурак. Я ведь действительно реинкарнация пушкинской Татьяны, мечтающей о книжной любви. И не принимающей реальность. Я же не воспринимаю полумеры. Мне не нужны знакомые, приятели или типа друзья. Только друг, настоящий друг, но дружбу – по опыту – я уже не приемлю. И мне не нужны случайные связи, секс на одну ночь, проститутки, мимолётные романы – я ищу человека, который будет для меня всем, которому я буду доверять полностью, родственную душу… И понимаю, что всё это бред, бред. Да. Я писал в надежде, что она когда-нибудь прочитает и поймёт, что о ней. Я хотел сказать то, что мучило и разъедало меня – и что не мог сказать лично. Знаю, что это неправильно, какой-то потребительский подход, стыжусь, и всё равно писал – а вдруг…

– Сколько времени работал над романом?

– Писал – шесть месяцев. С мая по октябрь 2016 года. Но работал над романом, ища интересные художественные решения, начиная писать и бросая, потому что выходило слабо, несколько лет. Я до сих пор не понимаю, как мне в начале мая пришло в голову сделать то, что получилось. Как в мультиках, над головой загорелась лампочка – и я чётко увидел итоговую картину. Увидел, каким должен быть роман и как его написать. Тут же схватил свой старенький «Молескин» (я не пафосный денди, подделывающийся под Уайльда, просто подарили) и записал в него схему – структуру художественного мира и авторов, которым будут посвящены главы.

– Когда и как возникла идея написать «Галевина»?

– Пять или шесть лет назад, когда в университете работал над курсовой по творчеству Шарля де Костера. В его «Фламандских легендах» мне попалась новелла «Сир Галевин» – рассказ о жизни средневекового серийного убийцы, погубившего полтора десятка молоденьких девушек.

– У де Костера Галевин примитивен, у него нет ни мыслей, ни идеалов, он тупой вешатель, злой, жестокий, отталкивающий тип. Что тебя в этом животном вдохновило?

– «Галевин» прельстил только мотивом нарушения общественного договора. Общество, в том числе общество самых близких ему людей, отвергло его, и у меня возник вопрос: может ли общество, человека отвергшее, требовать от отвергнутого соблюдения установленных этим обществом норм? Изначально я хотел написать книгу в первую очередь с социальной проблематикой. И там не было какого-то сильного впечатления. Не такое, как было от книг Манна или Олдингтона. Рядовая новелла, но меня она чем-то зацепила. Я прочёл её впервые после «Легенды об Уленшпигеле», тогда же нашёл тему для курсовой: «Образ «положительно прекрасного» героя в творчестве Шарля де Костера». «Сир Галевин» к курсовой работе отношения особого не имел, но в голове попутно возникла идея романа.

– Женя, ты не забываешь? Обретая утешение «в едкой сатире Рабле и де Костера, в масштабности книг Гюго и Сенкевича, в болезненной чувственности Манна и Верлена, в стилистической пышности Толстого и Пруста, в поразительной глубине образов у Бальзака и Гамсуна, в неиссякаемой доброте Гаршина и Короленко, в музыкально-прозаической концентрированности творений Джойса и Маркеса, в интеллектуальной силе Фаулза и Бродского», ты не забываешь о хлебе, насущно требуемом нашей животной сущностью? В чём себя проявлять изволите, господин писатель?

– Бухгалтер я. По удалёнке.

– Шутишь?

– И чем тебе насолили бухгалтеры?

– Да нет, вон филолог и поэт Борис Чичибаин в трамвайно-троллейбусном депо счетоводом был. Но то время другое, антисоветчик и прочее… Ты же журфак МГУ окончил и волен выбирать…

– Не напоминай. До 2013-го года я писал о спорте, но надоело: журналистика меня никогда не прельщала – слишком она суетная, грубая и поверхностная тварь. Встал вопрос: чем заниматься дальше? К тому времени мой запал – построить карьеру, чтобы жить припеваючи, добиться успеха – пропал. Как виановский Колен, я не понимал, какой смысл в работе. Это же насмешка, издевательство, профанация. Работа должна обеспечивать тебя средствами, чтобы жить и получать удовольствие от жизни. Но после работы на жизнь времени не остается. В семь-восемь утра уезжаешь на работу, сидишь в окружении людей, которые тебя раздражают, маешься дурью и возвращаешься домой в девять вечера, чтобы через час-полтора лечь спать. Маразм! Где же жизнь? И я потерялся. Я не знал, чем заняться, чтобы обеспечивать себя. Не знал, к чему у меня есть склонности и есть ли к чему-то вообще. Мать, чтобы ей не стыдно было перед друзьями за сына-лоботряса, предложила мне работать бухгалтером. Мне это неинтересно, я не понимаю, какого хера я этим занимаюсь, но, по крайней мере, в семье на меня не орут, как раньше, и это уже неплохо.

Вот и сейчас сижу, забиваю чёртовы приходы и разношу выписки. Сказочная работа!

«Галевину» узки любые рамки. У него множество измерений, пластов и граней. Одно из измерений, близкое мне по личному опыту, интересам, пониманию, – это рвущая стереотипы психологическая драма, история неразделённой, грубо отвергнутой и цинично уничтоженной любви, действие которой начинается в светлых кущах Рая и заканчивается в подземельях Ада. ЕС – мастер расширять противоречия, раздвигать границы конфликта, поляризовать его таким образом, что читатель, доверчиво взбирающийся вслед за автором на вершину, а потом стремительно и неожиданно летящий в бездну, испытывает невероятной силы шок».

– Пётр, ты меня как-то спрашивал о противоречиях. Во-первых, для меня – и это особенно видно в «Душе» – противоречие является одним из главных художественных приёмов. О чём «Душа»? Мир хаоса глазами человека, чья душа тонет в хаосе. В хаосе нет порядка, нет рассудительности. Всё это идет из «Галевина».

– Дай мне его пережить. Вывернул душу и хочешь добить «Душой»? По «Галевину» вопрос. Ты однажды сказал, что твой роман могут посчитать депрессивным. Ты так на самом деле считаешь? Или подпал под минутное настроение? По-моему, в романе можно усмотреть всё что угодно, но только не депрессивность. Глупость какая-то!

– Зависит от точки зрения. С точки зрения обычного человека, привыкшего к голливудским романтическим комедиям, мой роман – депрессивный, мрачный, пессимистичный. С моей точки зрения, это вершина моего оптимизма. Я постарался вложить в книгу все те светлые, пусть и абсурдно-глупые чувства, какие испытываю к К., но их же не каждый читатель увидит, да?

«К.? Так вот кому адресованы эти слова: «Я шел вперёд, не останавливаясь на отдых, обречённый, как Агасфер, скитаться по земле, ожидая чуда, ища ту, которую не знал, но которая единственная понимала меня и с которой я был связан любовью постоянной, ища её, мою бледнокожую Джульетту, мою рыжеголовую Изольду, мою Эстер, звезду Иштвана, мою Махтельт, покаравшую не мечом, а одним взглядом карих глаз, в которых блестели зелёные звезды».

– Женя, «К.» – это KG, которой посвящён роман?

– Да. Она.

«О ЕС ещё скажут маститые. Будут брать интервью, пригласят в свои клубы, издадут книги, напишут диссертации. Найдётся самоуверенный издатель-иностранец, захочет перевести «Галевина» – и не переведёт. Сломается на пастише, одендеванных элтонах джонах, десперациях, на Асе, сияющей, как орионовский Ригель, на затвердевшем над столом воздухе Ахмадулиной, на «поелику» и «унее» Гриммельсгаузена, на томительной беспредельности ночи в глазах юной Тоски. На качелях полярного, гигантского маятника загадочной русской души, превращающего хрупкое, тонко чувствующее сердце поэта, растоптанного в своих высочайших чувствах, в мёртвую мышцу холодного убийцы. Я прошёл с Галевиным рука об руку, не отступая ни на шаг, прошёл его дорогой, с горних вершин божественной любви до заполненных смертью глубин сатанинского ада, – мимо старой башни, освещённой луной; по мосту с жёлто-синими перилами и красно-розовыми опорами; полем, где одинокие, пахнущие увядшими цветами женщины в простой крестьянской одежде чинили сети; мимо своих любовей с чёрно-белых карточек провинциального фотографа, плачущих мне вслед, – дорогой, изрисованной кровавыми отпечатками стёртых до костей ног, моих и Галевина, мы шли, невидимые и забытые, пока не упали, забывшись тысячелетним сном на пороге древней колокольни, над которой каркала стая чёрных ворон. Мир реальный, миры прочитанных книг, просмотренных фильмов, мир Галевина и «Галевина», письма Евгения слились для меня в один мир.

Кто я – Галевин?

Или Галевин – это я?

Или автор – Галевин и я?»

– Женя, я ничего не понял в романе.

– Мне кажется, ты всё понял. И даже больше, чем там есть.                                                           

                                                    --------------------------

"Роман  в тринадцати любовных признаниях "Галевин" можно прочитать здесь.

                                                  --------------------------------

Фото и текст интервью:  с сайта "Новая литература"

Просмотров: 3409

Комментарии к статье:

Добавить Ваш комментарий: