Паата Нозадзе, 2016-04-06, из комментария к статье "Вот Лагодехи - это Грузия!":

"Уважаемые друзья! Хочу... предложить прочитать нашим читателям полудетский рассказ Нодара Думбадзе "HELLADOS". Он внесен в школьную программу [Грузии], и дети проходят его в 6 классе. Поверьте, вы не зря потеряете 15 минут времени"...

Публикую рассказ с тем трепетом, с каким 13 лет назад, посетив родину Нодара Думбадзе, общался с его родственниками, пил воду из его любимого родника и проходил мимо домов, в которых, говорят, жили прототипы его романа "Я, бабушка, Илико и Илларион". Все его произведения - о любви, том чувстве в отношениях людей разных национальностей, без которого люди не могут  называться людьми.  

                                    Нодар Думбадзе. Hellados. Рассказ

– Джемал, скр-рип-ка!

– Янгули, жмотина-грек!

– Джемал, козявка!

– Давай-давай, баран, погоняй своих деток!

– Ишачья башка!

– Сам – поводырь ишачий!

– Шени деда ватире ("Твоя мать будет плакать по тебе"), Янгули!

Сухуми. 1978 год

Янгули – сын сухумского грека Христо Александриди. Сам тоненький, как щепка, а плечи широченные. У него прямой красивый нос, глаза черные, как угли; руки длиннющие – сущий орангутанг, стоит в рост, а лапы свисают до колен. Ему четырнадцать лет. Сверстники со всего квартала перед ним трепещут. Дерется – как никто! Отделать разом двух или трех ребят для него – плевое дело. Те и рукой-то шевельнуть не успеют. Ловок и быстр, как кошка: крепок, как кремень, и здоров – на удивление. И зимой и летом ходит в черной сатиновой рубахе – воротник нараспашку.

Живет он с отцом на Венецианском шоссе, у реки Чалбаш.

Матери не помнит – она умерла, когда Янгули был еще маленький. Всего-то у них богатства: маленький, как ладонь, огород, одна-единственная корова да серый ослик. Продают соседям молоко, мацони  и зелень, иногда приторговывают на сухумском базаре – вот и сводят концы с концами.

Янгули нигде не учится, помогает отцу по хозяйству: бывает, сходит на базар с осликом, навьючив на него нехитрый товар. Все свободное время он проводит на улице, а времени свободного у него – хоть отбавляй. Он со своими ребятами собирается обычно у железнодорожного переезда.

Янгули останавливает мальчишек, возвращающихся из школы, обыскивает их, выворачивает карманы, отнимая – у кого добром, у кого силой – табак. мелочь, всякие блестящие побрякушки, цепочки, ручки, цветные карандаши; а назавтра продает все это по сходной цене бывшим владельцам. Продаст – и давай играть с ними на деньги; обыгрывает, конечно.

И так день за днем.

Четырнадцатилетний деспот держит в рабстве всех мальчишек Венецианского шоссе. А среди них и моего двоюродного брата Коку.

Да уж, Янгули – что называется «бушка-баран», законный атаман всего квартала...

Мое знакомство с Янгули началось осенью тридцать восьмого. Тетя Нина, чтобы не дать мне почувствовать горечь сиротства, привезла меня к себе из Тбилиси и через день уже повела к Елене Михайловне Навродской, знаменитой на весь Сухуми учительнице музыки. Тетя Нина взмолилась, упав на колени:

– Бедного моего мальчика мама водила на скрипку! Пусть его матери, дорогой сестры моей, нет сейчас с нами, могу ли я допустить, чтоб сиротка хоть в чем-то был ущемлен. Умоляю, не откажите, возьмите его к себе в ученики. Я и за двойной платой не постою, только примите бедняжку.

Навродская сперва проверила мой слух, потом погоняла по нотной грамоте. Пригляделась к моим пальцам, ощупала подбородок. И погрузилась в раздумья; судя по всему, она колебалась. Наконец, вышла из комнаты и вернулась со скрипкой, расстроила струны и повелительным голосом сказала: давай-ка настрой их заново. Тетя в страхе уставилась на меня и; лишь когда я настроил скрипку, с облегчением перевела дух.

– Что ж, сыграй «Сурка» Бетховена! – сказала Елена Михайловна и, усевшись в глубокое кресло, собралась слушать.

Услыхав имя Бетховена, тетя совсем пала духом.

– Ах, уважаемая Елена Михайловна, нельзя ли... нельзя ли кого другого... чуточку помельче, – робко попросила она, вытирая платком пот со лба.

– Как, ваш мальчик не играет «Сурка»? – изумилась Навродская, подняв брови.

Я понял: вот он, желанный миг – одним махом могу я сбросить опостылевшее ярмо. С шести лет впрягла меня в него мама, и я влачу его на себе все эти годы... Достаточно мне сказать одно лишь чудодейственное слово «нет», и все сразу изменится! Не знаю, удрученный ли вид тети Нины, изумленный взгляд Навродской или непомерное тщеславие тринадцатилетнего мальчишки – короче, какая-то неведомая сила вложила мне в руку смычок... И комната наполнилась звуками простой и гениальной мелодии.

Когда я кончил играть, у тети Нины глаза были полны слез, а лицо Навродской озарилось довольной улыбкой.

...И Елена Михаиловна Навродская взяла меня к себе в ученики.

На обратном пути я увидел у железнодорожного переезда незнакомого паренька. Он сидел на мостовой, поджав под себя ноги, как паша, и обломком кирпича колол орехи.

– Здравствуйте, Нина Ивановна! – приветствовал он мою тетю, когда мы проходили мимо.

– Здравствуй! – сухо отвечала она.

– А где Кока? – спросил он.

– Кока в школе, – ответила тетя, – он не такой бездельник, как ты.

– А это кто же такой?

– Не твоего ума дело! – отрезала тетя Нина и подтолкнула меня вперед. Паренек протяжно свистнул. Но мы как ни в чем не бывало продолжали наш путь.

– Эй, Скрипка! – закричал он вдогонку.

Удивленный, я оглянулся назад. Прищурив один глаз и склонив набок голову, он высунул язык и правой рукой водил по воздуху над левой, будто бревно пилил. Я понял, он передразнивает мою игру на скрипке, и от злости едва не поперхнулся.

– Обезьяна! – крикнул я и погрозил ему кулаком.

– Заходи завтра, – засмеялся он, – надо стекло распилить!

– А ты все хулиганишь?! – в сердцах оглянулась тетя.

– Кто он такой? – спросил я.

– Да грек, Янгули звать. Его отец молоко нам носит. Смотри, увижу тебя с ним!.. Хулиган он, вечно на улице торчит.

Я опять оглянулся. Янгули выбирал ядрышки из ореховой скорлупы и вызывающе ухмылялся.

Путь в тринадцатую школу, куда определила меня тетя, лежал через железнодорожный переезд. Встречи с Янгули теперь было не избежать. Примерно с месяц он не замечал меня. Окруженный своей свитой, играл в бабки или изображал городского брандмейстера, а свита – героев-пожарных.

Однако при моем появлении он тотчас для форсу нахлобучивал кому-нибудь из стоявших рядом мальчишек шапку на глаза, а сам все косился на меня. Я же шагал мимо, всем своим видом показывая, мол, наплевать мне и на Янгули и на его братию. Но, сказать по правде, сгорал от любопытства, от желания сойтись покороче с ребятами и, как это делал Янгули, показать им свою силу и удаль. Увы, покуда в нашем квартале я был чужаком – ни тебе дружков, ни приятелей; кроме двоюродного брата Коки, никто не водился со мной, и у меня не хватало духу запросто подойти к ним. Но я чувствовал, показному безразличию нашему приходит конец – так исподволь дотлевает до конца бикфордов шнур, огонь подползает к запалу, и в один прекрасный день громыхает взрыв.

...Так и вышло, этот день наступил ровно через месяц.

Елена Михайловна занималась с другим учеником, а я, сидя в передней, ждал своей очереди.

На круглом столике стоял аквариум, там среди водорослей, красивых камешков и раковин, веером распустив плавники, скользили золотые рыбки и, забавно шлепая губами, выплевывали пузырьки воздуха. Сам не пойму отчего, я решил: они так беспокойно снуют по аквариуму, потому что их мучит голод. Тотчас достав из кармана завернутый в газету бутерброд – черный хлеб с сыром, я раскрошил его помельче и высыпал крошки в аквариум. Поначалу рыбки перепугались и попрятались за камешками и раковинами, затем, как бы угадав истинные мои намерения, покинули укрытия и жадно накинулись на угощение.

Ах, какой красивый, сверкающий вихрь завертелся за стеклом! Аквариум кипел и волновался, точно маленький океан. Рыбки неистово метались, кружились, плясали. Потом вихрь постепенно утихомирился. И вот в аквариуме снова тихая заводь. Рыбки со вздутыми золотыми брюшками степенно плавали среди камешков и, друг за дружкой подплывая к стеклянной стенке, покачивались передо мной и тихонько поводили хвостами, как бы отвешивая благодарственные поклоны. Но тут одна из них, самая большая, перевернулась брюхом кверху и поплыла на спине. Я не поверил своим глазам. Другие рыбки, словно боясь отстать от нее, проделали то же самое. Вскоре все они плавали на спине, нервно хлопая жабрами... Я сунул руку в аквариум и попробовал перевернуть рыбок. Не тут-то было, они со зловещим упрямством опрокидывались на спину. Испугавшись, я быстро выдернул руку из воды. Мне стало ясно: беда непоправима! Минуту-другую спустя в аквариуме не осталось ни малейших признаков жизни. Отравленные золотые рыбки, бездыханные, колыхались на поверхности воды. Я содрогнулся от ужаса, подхватил футляр со скрипкой и приготовился к бегству... Но вдруг распахнулась дверь, и из соседней комнаты показалась Елена Михайловна, она провожала ученика, давая ему на ходу последние наставления. 

– Заходи, – сказала она мне, отпустив мальчишку. Я точно прирос к месту.

– Да заходи же! – повторила она и, положив мне руку на плечо, легонько подтолкнула к дверям.

Я стоял как вкопанный.

– Ты, может, урок не выучил? – строго спросила она и, не дождавшись ответа, проследила за моим оцепеневшим взглядом... Тут началось такое – никому, кроме ихтиологов, этого не понять. Елена Михайловна, словно подломленная, рухнула в кресло, губы ее посинели, голос дрожал:

– Ты что натворил, мерзкий мальчишка?!

– Я... Елена Михайловна... Я не нарочно... Просто покормил их черным хлебом с сыром...

Отравил! – вырвался у нее горестный стон. Она спрятала лицо в ладони и зарыдала, как мать, потерявшая свое единственное дитя. Помню, я, бормоча нелепые оправдания, пытался хоть как-то утешить учительницу. Все было напрасно... Она встала, подошла к аквариуму, достала одну рыбку, другую, третью... Целовала их и снова опускала в воду, ласково приговаривая:

– Ах, вы мои миленькие, золотые мои, ненаглядные... Убили вас, отравили!.. Потом повернулась ко мне. Я увидел искаженное страданием лицо, подбородок ее дрожал, из глаз текли слезы. Вдруг она с маху влепила мне пощечину, я едва устоял на ногах.

– Вон! Вон из моего дома, варвар! Чтоб ноги твоей здесь не было! Убирайся! Я проглотил и пощечину и комом подступившие к горлу слезы, подхватил скрипку под мышку и молча закрыл за собой дверь.

Подавленный, пристыженный, еле живой, шел я домой. У железнодорожного переезда Янгули и его братия играли в пожарных. Сердце влекло меня к ним. Да и домой пока возвращаться нельзя было. Подходя к ребятам, я еле ноги волочил, а вскоре и вовсе остановился, нагнулся и притворился, будто завязываю шнурок на ботинке.

– Эй, ты, Скрипка!

Узнав голос Янгули, я выпрямился и взглянул ему прямо в глаза.

– Чего надо? – спросил я.

– Иди-ка сюда. – Он поманил меня пальцем.

– Если надо, – сказал я, – сам подойди.

Янгули с удивлением поглядел на свою братию – те были потрясены – и не торопясь пошел на меня.

– Ты что, не знаешь, кто я? – гордо спросил он.

– Ну, знаю, – ответил я.

– Если знаешь, почему не подходишь, когда я зову?

– А кто ты такой, чтоб звать меня? – презрительно осведомился я и – на всякий случай – положил скрипку на землю.

Янгули снова с удивлением глянул на ребят. Они, все до единого, бросив игру, обступили нас.

– Ну-ка, Янгули, покажи ему, кто ты есть! – крикнул один.

– Врежь ему, Янгули!

– Посмотрим сперва, что он за птица! – сказал Янгули и небрежно потрепал меня по щеке.

– Убери руку! – огрызнулся я, отпрянув в сторону.

– Нет, вы посмотрите на него! – изумился Янгули.

– Давай-давай, смотри! – ответил я.

– Папиросу! – Янгули требовательно протянул ко мне руку.

– Не курю!

– Деньги!

– Нету!

– А ну выворачивай карманы!

– Сам сперва выверни!

Мальчишки зашептались. Янгули был ошеломлен, но виду не подал и наклонился к скрипке.

– Проваливай! – сказал я и тоже протянул руку за инструментом. Но Янгули оказался проворнее; открыв футляр, он достал скрипку и протянул мне:

– Валяй-ка, распотешь братву!

– Не играю!

– А чего тогда таскаешь этот гроб? Задарма в ослы записался?

Я ничего не ответил и потянулся к скрипке – вырвать ее у Янгули. Но он, попятившись, спрятал скрипку за спину.

– Эй, Петя, Фема, Курлик, Панчо, Тена! Вы хоть раз слышали скрипку? – спросил он своих дружков.

Они дружно заржали.

– Только по радио!

– А ну, Янгули, сыграй нам!

Первым звук моей скрипки услыхал я сам. Янгули легко замахнулся ею и плашмя огрел меня декой по голове.

– Зр-р-р... цхр-р – простонала скрипка. Гриф переломился, и дека, словно оторванная рука, повисла на струнах, издавая какой-то замогильный звук.

Вся шатия-братия так и покатилась со смеху. Сердце мое остановилось, кровь ударила в голову, и, точно ватой, заложило уши. Я ничего не слышал и видел только корчившихся от хохота ребят, останки моей скрипки и торчавшую вперед тощую челюсть Янгули. По этой-то челюсти я и двинул что было сил похолодевшим кулаком.

Придя в себя, я увидел Янгули: он сидел на мостовой и, с изумлением уставясь на меня, растирал правой рукой щеку. Вокруг царила мертвая тишина. Я молча повернулся и пошел домой.

Вечером сломанную скрипку с футляром доставил мне на дом наш сосед Петя, правая рука Янгули, бросил у порога и удрал.

Тетя Нина в ярости исцарапала себе лицо и прокляла Петю, потом скрипку, потом Янгули Александриди, меня и, наконец, мою маму. Я и сейчас еще слышу ее причитания:

– Чтоб тебе не вырасти... чтоб тебе коротышкой засохнуть, Петя-а-а-а!.. Пропади ты пропадом!.. Чего еще ждать от тебя и твоего отца-зеленщика! Откуда вам знать, что это за скрипка, какая цена ей! Для вас Страдивари с Паганини – пара дровосеков!.. Янгули Александриди – вот кого бы я придушила, четвертовала! Да что с него взять! О какой еще музыке толковать с невеждой... он и вырос-то под ослиный рев!.. Нет, тут всему виной этот мерзавец, хулиган, поселившийся в моем доме! Его бы первого я убила... Пропащая душа, бедная ты моя сестра, Анико! Мало мне было своих несчастий, так ты еще на мою шею этого душегуба и злодея посадила! Сущая чума!.. Горе мне, горе-е...

Так наступил конец моей музыкальной одиссеи и началась в моей жизни новая эра – пришло время бороться за свое существование.

Назавтра Янгули и Петя дожидались нас с Кокой у ворот школы. При виде их сердце у меня сразу сжалось. Но я прошел мимо как ни в чем не бывало.

– Скрипка! – Голос принадлежал Пете. Я остановился.

– Надо поговорить! – подойдя ко мне, сказал Янгули.

– О чем?

– За железной дорогой, под мостом.

– Где угодно! – ответил я и пошел за ним.

Янгули шел впереди, следом мы с Кокой. Петя замыкал шествие – наверно, чтобы мы не сбежали.

– Ну, нам хана! – пал духом Кока.

Он ведь был на два года моложе меня и не раз отведал оплеух Янгули.

– Не бойся, хватит ныть! – Я успокаивал его, хотя у самого на сердце кошки скребли.

Когда мы спускались с насыпи, Кока едва не ударился в бегство. Но я поймал его за руку и дальше уже держал изо всех сил.

– Куда ты, бичо, не позорься.

– Ты его еще не знаешь, – простонал Кока. – Измордует до полусмерти.

– Что ж, не убьет ведь, – сказал я.

Кока ковылял за мной, как бычок, обреченный на заклание. Под железнодорожным мостом Янгули остановился. Огляделся по сторонам. Вокруг ни души. Остановились и мы.

– Вроде пришли, – сказал я. – Ну, чего тебе?

Опустив голову, он постоял в раздумье. Потом поднял голову и сказал:

– Ты вчера опозорил меня на весь квартал, сшиб с ног одним ударом... Но бил неожиданно, иначе бы у тебя ничего не вышло. Ударил крепко. Я и встать сразу не смог, не дал тебе сдачи.

Спокойные откровенные слова его совсем сбили меня с толку.

– Я в нашем квартале всему голова, – продолжал он, – главарем и останусь.

– А я и не зарюсь на твое место, – чистосердечно сказал я. – Оставил бы лучше меня в покое.

– Нет, будь ты старше меня – другое дело. Но ты моложе на целый год. А еще говоришь: «в покое». Двух главарей быть не может – ты или я!

– Сказано тебе: не желаю быть атаманом! – повторил я.

– Нет, так не пойдет, мы должны драться!

– Ладно, – я был согласен,- – драться так драться.

– Только чур по-честному, – сказал Янгули. Я удивился:

– Что значит по-честному?

– Пете с Кокой не встревать, камней не хватать, упавшего не бить.

– Хорошо!

– Если моя победа, завтра у нас в квартале начищу тебе морду, – предупредил он. – Перед всеми, кто видел, как ты меня уложил. А потом оставлю тебя в покое.

– Будем драться до победы! – сказал я.

Он, ничего не ответив, скинул свою черную сатиновую рубаху. Я глянул на его широченную, богатырскую грудь, и сердце мое дрогнуло. Вдобавок я обнаружил над левым его соском татуировку: синими латинскими буквами было выколото слово «HELLADOS».

Янгули сказал что-то Пете по-гречески. Тот вроде заколебался. Янгули повторил, голос его звучал повелительно. Петя достал из карманов два здоровенных камня и нехотя выбросил их. Янгули посмотрел на Коку. Кока вывернул карманы, они были пусты.

– Начнем! – сказал Янгули.

– Начнем! – сказал я и бросил на землю ранец.

Вся драка заняла две-три минуты. Я бил крепко сжатыми кулаками. Янгули – раскрытой ладонью. Мои удары звучали глухо. Звон от его оплеух разносился далеко вокруг. Петя ободрял Янгули по-гречески, Кока подавал мне советы по-грузински:

– Головой!.. Врежь ему головой, Джемал!

Я и сам понимал, что значит хороший удар головой, но к Янгули было не подступиться. Гибкое, скользкое от пота тело Янгули все время выскальзывало у меня из рук. Грохнула еще одна оплеуха, и я почувствовал, как из носу у меня хлынула кровь.

Пока я рукой утирал кровь, Янгули влепил мне новую оплеуху, и я сел на землю, точь-в-точь как сам он вчера, правда, я еще в силах был подняться, а он вчера встать не смог. Только подниматься мне не имело никакого смысла – бой явно проигран. Янгули подождал было, но видя, что я не встаю на ноги, начал одеваться; и я снова прочитал на его груди слово «HELLADOS».

– Ну, до завтра! – сказал Янгули, и тут лишь я увидел: верхняя губа у него распухла и рассечена правая бровь.

– До завтра! – привстав, ответил я.

Янгули с Петей взобрались на насыпь и зашагали по шпалам. Мы с Кокой задержались под мостом.

– Ничего, – утешал меня Кока, – ты тоже отделал его неплохо!

– Все равно завтра изобью его! – сказал я.

– Лучше бы в зеркало на себя посмотрел, – вздохнул Кока.

– Что, – спросил я, – здорово лицо разнесло?

– Ну, прямо сдобная булка! – ответил он, пряча глаза.

На этот раз тетя Нина не причитала и ограничилась холодными примочками, щедро прикладывая их к моему лицу.

А наутро она расколотила об голову Христо Александриди кувшин с мацони точно так же, как Янгули разбил мою скрипку. И посулила сгноить в тюрьме этого подлого хулигана, его отпрыска, за зверское избиение советского пионера...

Ну, а я на другой день не пошел в школу: залечивал свои синяки и ссадины. Через день у железнодорожного переезда собрались мальчишки нашего квартала – целая толпа. Нас с Кокой они встретили свистом.

– Что, Скрипка, здорово тебя причастили!

– Небось, отвяжешься от него?!

– Помни, тут тебе не Тбилиси!

Они уже знали о моем поражении. Потому-то вся братия и набежала сюда. Не было лишь Янгули. Я, не говоря ни слова, бросил ранец на мостовую и уселся в ожидании Янгули.

Вдруг кто-то крикнул:

– Идет!

– Ну, братцы, сейчас начнется цирк! – подхватил другой.

– Здравствуйте! – приветствовал всех Янгули.

Тут он увидел меня, и глаза его от удивления стали совсем круглыми.

– Смотри, Янгули, булочка сама к нам явилась, – ехидно сказал Петя. – Съешь-ка ее по-свойски!

– С чем есть-то будешь – с маслом?

Янгули не обратил на балагуров никакого внимания. Торжественно подняв руку, он утихомирил толпу и, как подобает вождю, обратился к своему народу с исторической речью.

– Ребята! – начал он. – К вам, о свободные сыны великого племени Венецианского шоссе, обращаюсь я, избранный вами вождь, Янгули Александриди. Видите? Вот там стоят перед вами бледнолицый тбилисский обормот и его двоюродный брат, сопливец Кока, изменивший нашему племени предатель. Этот бледнолицый чужеземец не пожелал вкусить от нашего гостеприимства. Мало ему великодушия нашего и долготерпения. Нет, подавай ему нашу священную землю, наши море и реку, все золото, серебро, прерии и бизонов...

– Хватит трепаться! – прервал я его. – Драться давай! Янгули умолк и уставился на меня.

– Сейчас... Сейчас, братья, – начал он снова все в том же духе, – вы увидите наконец, как делают котлеты из бледнолицых...

Я опять перебил его:

– Не кривляйся, лучше начнем!

– Эй, ты, сморкач! – адресовался он к Коке. – Чего стал? Беги, вызывай «Скорую»! Чтоб через пять минут была здесь и подобрала твоего братца. Он уже будет инвалидом.

В толпе послышался хохот.

– Сегодня «Скорая» увезет тебя! – сказал я, вставая.

Ребята сомкнулись в круг. Янгули, как в прошлый раз, сказал что-то Пете по-гречески. Петя помялся немного и начал снимать пояс. Я с беспокойством глядел на его ремень толщиной с палец. «Неужто, – промелькнуло в голове, – будут лупить ремнем?» Петя вручил пояс Янгули и снова стал в круг. А сам Янгули горделиво обвел взглядом свой народ и заявил во всеуслышание:

– Слушайте, я биться с бледнолицым двумя руками не желаю. Сегодня он будет повержен одной рукой. Иди сюда, Петя, и свяжи мне руку.

Братия разразилась восторженными возгласами. Мной овладели мрачные предчувствия. Янгули прижал левую руку к телу, а подошедший Петя опоясал его ремнем и – сколько хватило сил – затянул пряжку.

– Кончай из себя клоуна корчить! – Голос мой звучал как-то глухо. – Вытащи руку и дерись по-человечески.

– Нет, я до этого не унижусь!

– Тогда совсем не буду драться! – сказал я и поднял ранец.

– Что, испугался? – спросил Янгули.

– Нет, просто не хочу. Вытащи руку, я тебя так отделаю!

– Дерись, а то хуже будет! – Янгули стал выходить из себя.

– Врежь разок, он сразу свалится, – шептал мне Кока.

Я упрямо замотал головой. Тогда Янгули подошел и с маху отпустил мне оплеуху. Лицо мое вспыхнуло, точно в него плеснули кипятком. Но отвечать не стал. Янгули ударил еще и еще раз. Я почувствовал: бьет он не в полную силу, скорее для вида. Нет, не настоящая это драка. Поняв, что я ему так и не отвечу, Янгули остановился. Я, повернувшись к нему спиной, вышел из круга. Ребята безмолвно расступились передо мной.

– Эй, Скрипка! – раздался за спиной у меня голос Пети. И вдруг я услышал звон пощечины: ладонь Янгули отпечаталась на Петиной щеке.

Я не оглядывался назад, потому что плакал и не хотел, чтобы ребята увидели мои слезы. Но зато я был убежден: в сегодняшней нашей стычке проигравшим остался Янгули.

Наутро ни свет ни заря я стоял уже у ворот Александриди. Старый Христо навьючивал груз на ослика. Янгули помогал ему. Заметив меня, он бросил осла и подошел к воротам.

– Жаловаться, небось, пришел? – спросил он, украдкой косясь на отца. Христо, стоявший спиной к воротам, не видел меня.

– Нет, драться будем! – ответил я.

– Кто там? – не оборачиваясь, крикнул отец.

– Да товарищ мой.

– Занят сейчас Янгули, на базар собирается! – Христо наконец оглянулся, узнал меня и изумился: – Что, помирились?

Я отвечал:

– Помирились.

– Так-то оно лучше, – обрадовался Христо. – Вы оба, я вижу, хорошие мальчики.

Он пригласил меня во двор.

– Нет-нет, я спешу, – ответил я и повернулся к Янгули: – Ты когда вернешься с базара?

– Вечером.

– Буду ждать тебя под мостом, – сказал я и собрался уйти.

– Постой! – сказал Янгули. Я остановился. – Нет, так не пойдет. Не можем же мы драться все время. Давай с завтрашнего дня ругать друг друга. Кто проругается дольше, тот и победит!

– Что ж, будь по-твоему! – согласился я.

На другой день мы с Янгули снова стояли среди обступивших нас кругом ребят и поносили друг друга на чем свет стоит.

– Джемал – ишачья башка!

– Янгули – огородный червь!

– Поводырь ишачий!

– Ах ты, ишачок голосистый!

– Расквашенный огурец!

– Камбала безголовая!

– Тухлый бычок!

– Медуза!

– Паганини несчастный!

– Сморчок!

Мой арсенал иссяк. Янгули молча ждал – очередь была моя.

– Ну, ты, что онемел? Продуешь! – толкал меня локтем Кока. Я ответил:

– Ничего больше не знаю!

Так продолжалось целых полгода. А там страсти понемногу утихли. И мы с Янгули сократили свой набор бранных слов, доведя его до одного-единственного, но зато самого главного ругательства. Со временем мы вместо приветствия, поднимая руку, говорили его друг другу.

Однажды солнечным днем мы с Кокой возвращались из школы. У переезда, как обычно, Янгули со своей братией развлекались, играли в пожарных. Заметив меня, Янгули бросил игру и направился мне навстречу. Боясь, как бы он не опередил меня, я выпалил:

– Янгули, шени деда ватире!

Он остановился и грустно поглядел мне в глаза. Я долго ждал ответа, но он молчал.

– Шени деда ватире, Янгули! – повторил я.

Янгули, опустив голову, повернулся и медленно побрел прочь. Я удивленно глядел ему вслед – Янгули возвращался домой.

– Видишь: убрался без единого слова, – сказал я Коке. – Теперь его атаманству конец!

– Нет, брат, не конец, а самое начало! – криво ухмыльнулся Кока.

– Это еще почему?

– А потому... Одолел он тебя!

– Да? Чего ж он тогда не ругался?

– Понимаешь, вчера он спросил у меня про твою маму. Где она? Я сказал, нет ее... Ну... ушла она от нас... Вот он и не стал отвечать на твое ругательство.

– Почему ты вчера не сказал мне об этом?!

– Откуда я знал! – понурился Кока.

– Янгули! – закричал я.

Но он ушел далеко и не услышал моего голоса. А может, услышал, да только оборачиваться не стал.

С этого дня Янгули раз в десять вырос в моих глазах. Войне и вражде пришел конец. Но настоящими друзьями мы все же не стали. При встрече мы улыбались друг другу и поднимали руку в знак приветствия. Правда, когда он вместо отца привозил нам на ослике молоко или мацони, мы перебрасывались словечком-другим, но толковали все больше о ценах, о его отце да о сером ослике. Вот и все...

Однажды Янгули доставил молоко. Я встретил его во дворе и охнул... Он был неузнаваем: лицо распухло, под глазами темнели чудовищные синяки.

– Что с тобой? – спросил я взволнованно.

Чтобы Янгули мог кто-то избить в нашем квартале – нет, это невозможно! Наверно, подвернулся под горячую руку кому-нибудь из взрослых.

– Ничего! – ответил он и отвел глаза.

– Здорово тебя измордовали! – сказал я.

– Ничего! – Он улыбнулся.

– Ладно, говори: кто это? Один не справишься, пойдем на пару! – заявил я. Янгули покачал головой: нет, мол...

– Привязывай осла и пошли! – не отставал я. Кувшин с молоком я поставил на лестничную ступеньку и приготовился выступать.

– Нет, нам все равно его не одолеть! – горько улыбнулся Янгули.

– Не одолеть... нам вдвоем?! – Здесь, я чувствовал, задета моя гордость.

– Ни нам с тобой, ни всему Венецианскому шоссе...

– Да кто ж он, в конце концов?

– Мой отец, – сказал Янгули.

– Как отец?

– Он.

– Но за что?! И так сильно. – Я легонько приложил руку к его набрякшей щеке.

– Значит, за дело... Сюда, в Сухуми, через три дня придет пароход из Греции.

Все греки из нашей общины возвращаются в Элладу. И мой отец... – Янгули умолк.

– Ну и что же?

– Ничего. Просто я не поеду с ним, не хочу уезжать. Отец говорит: там нашла родина, земля предков, великая и прекрасная. Эллада... Нас, говорит, призывает кровь отцов наших и дедов, и мы обязаны, понимаешь, обязаны вернуться к ним...

– А почему ты не хочешь уехать с ними? – искренне удивленный, спросил я. Опустив голову, Янгули долго молчал, поглаживая длинные уши осла. В ответ на каждое его прикосновение уши покорно опускались, но стоило Янгули приподнять ладонь, они с непостижимым упрямством снова вставали торчком и настораживались, словно боясь пропустить хоть слово из нашего разговора...

– Да как объяснить тебе... – заговорил он наконец. – Матери я своей и не помню. А отец, он с утра до ночи в огороде копается, а то и вовсе на заработки уйдет. Сколько помню себя, всегда торчал на улице... Я вырос на Венецианском шоссе. Моя Эллада, родная моя земля – это Сухуми... Венецианское шоссе, речка Чалбаш... Это Кока, Петя, Курлика, Фема... Черное море, железнодорожный мост... – Он поколебался мгновение и продолжал: – Это Мида... Мида и ты тоже...

Имя Миды Янгули назвал при мне впервые. Но я не спросил его, кто это. Мне все было известно от Коки: Мида – дочь гречанки, вышедшей замуж за абхазца. Девушки красивее нет во всем Сухуми. Янгули любил ее.

– Ну, как, понял? – спросил он и поглядел мне в глаза.

У меня мурашки забегали по всему телу: в жизни не слыхал я подобных слов.

– Хорошо, а это как же? – Я распахнул рубаху на груди Янгули и прочитал вслух выколотое синей тушью слово.

– Это наколка. А родина, Джемал, глубже, она – в сердце. – Янгули положил руку себе на грудь.

Я еле проглотил подкативший к горлу ком, казалось, он был величиной с кулак, и, пока смог вымолвить хоть слово, Янгули взял осла под уздцы и вышел со двора.

Через три дня утром, чуть свет, Янгули стоял у нашего крыльца вместе с неоседланным ослом.

– Отец все продал, – сказал он, – корову, дом, двор. А осла никто не покупает. Странные вы люди, считаете зазорным держать при доме осла. А зря! Милейшее животное... Работяга он и безобидный. Не могу я бросить его на улице. Греки-то наши уезжают. Уходу за ним никакого: бросишь пучок травы, и все дела... – Янгули запинался, глотал слезы и все гладил ослика.

– Уезжаешь все-таки?

– Уезжаю... Может, оставишь его у себя?

– Конечно, оставлю.

– Не прогоняй его.

– Ты что, Янгули?!

– И Нину Ивановну попроси, пусть не прогоняет.

– Будь спокоен, Янгули.

– Если что, Кока поможет... Уходу за ним никакого...

– Да, Янгули.

– Пучок травы, и все дела...

– Понял, Янгули.

– Его зовут Аполлон.

– Я знаю.

– Ты приласкай его иногда.

– Да, Янгули.

– Ну, мне пора... Пароход отходит вечером...

– Ладно, иди, Янгули.

- Прощай, Джемал!

– Я буду в порту, Янгули!

Он обнял меня и долго не выпускал из своих объятий. Потом отпустил вдруг и убежал, не оглядываясь. Он бежал сломя голову, словно опасаясь от настигавшей его смертельной опасности.

Вечером в порту собрался весь город.

Было много цветов, гремел оркестр; люди пели, плясали, махали платками. Повсюду слышалось «спасибо», «до свиданья», «прощай»; но больше, чем слов, пожалуй, было слез.

Жители Сухуми расставались с греками – кровью своей и плотью. Отъезжающие уже поднялись на белый, как облако, корабль «Посейдон» и, стоя на палубе, махали руками, кричали что-то вперемешку по-гречески, по-русски, по-грузински, по-армянски, по-абхазски... Огромный белый «Посейдон», повернувшись кормой к берегу, чуть покачивался на легкой зыби, словно кланялся, тоже прощаясь с нами.

Мы с ребятами, прижавшись к ограде причала, не сводили глаз с корабля, пытаясь найти Янгули среди столпившихся у борта греков. Вдруг я увидел его. Он был все в той же черной сатиновой рубахе с распахнутой грудью. Янгули стоял впереди отца, у самого борта, и мне показалось, что отец держит его за руку, чтобы он не спрыгнул с корабля.

– Янгули! Янгули! – завопил я и замахал руками.

Долго вглядывался Янгули в стену провожающих и под конец, наверно, по голосу нашел меня. Тогда он поднял повыше обе руки и закричал:

– Джемал, эго агапо имана су!.. Джемал, эго агапо имана су!.. «Джемал, я люблю твою мать!» – кричал он по-гречески, и мне казалось, будто

он поет. Нет, я не в силах был больше слышать эту его песню, смотреть на него. Я повернулся спиной к кораблю и, плача, побрел к дому.

На третий день море выбросило на берег близ устья реки Келасури тело молодого парня. Вернее говоря, его вытащили рыбаки и, положив тело на песок, позвали купавшихся неподалеку мальчишек: а ну как мы опознаем утопленника...

Ах, как изуродовано его лицо! Никто не может опознать. И вдруг я... Я узнаю его: на груди у него над левым соском синей тушью выколото слово «HELLADOS».

Я бегу без оглядки, еле переводя дух, пробегаю весь длинный пляж, набережную, взбираюсь на железнодорожную насыпь, несусь по Венецианскому шоссе и, как безумный, врываюсь в дом.

– Господи, что с тобой, бичо?! – пугается тетя.

– Тетя Нина... Тетя Нина... – Мой голос срывается. – Янгули... вернулся...

Падаю на колени и, уткнувшись лицом в ее подол, плачу навзрыд.

                                         -----------------------------------------------------------

Перевёл с грузинского Николай Микава

Текст рассказа - с сайта https://vk.com/clubwel1come

Фото Сухуми - с сайта proretro.ru 

Просмотров: 3036

Комментарии к статье:

Добавить Ваш комментарий: