|
Мясо для сына
Автор: Петр Згонников |
Добавлено: 08.03.2015 |
|
 |
| ХОРЦИ - МЯСО |
В советские годы купить мясо считалось большой удачей.
В Лагодехи, на базаре, его продавали частники. Мяса было мало и стоило оно больших денег. Люди брали, не торгуясь, лишь бы получить заветный кусок. Продавец в нагрузку подкладывал кости, кожу, увесистые куски жира, но народ и это сносил стойко, по опыту зная, что привередливость может выйти боком. Продавцу надо было угождать, в лучшем случае, не выказывать своего нрава, иначе он мог, обидевшись, и вовсе отказать в покупке.
Существовала госторговля. Несколько полуподвальных помещений, имевших громкое название мясных магазинов. Они всегда были пусты, как были пусты их холодильники и витрины. Исключением из этой угнетающей действительности были особые дни советской торговли, когда надо было «сделать план».
Этот священный идол социалистического хозяйства рулил в стране наградами, премиями, карьерой, и те, кто с ним не справлялся, рисковал потерять свое хлебное место. Продавец в то время звучало как олигарх сегодня, и потерять работу за прилавком было равносильно тому, что лишиться нефтяной трубы в наши дни.
В уходящие дни отчетного периода - в конце месяца, и, особенно, квартала - начальники торгов и завмаги бросались спасать горящий план и на глазах превращались из вальяжных небожителей советского олимпа в энергичных деловых людей. Они куда-то выезжали, у кого-то что просили, кого-то спаивали, кому-то давали взятки – и план делали.
Само собой, что зная о предстоящем выбросе товара, продавцы извещали своих родственников и друзей, и те, соблюдая правила конспирации, как бы невзначай начинали прогуливаться мимо нужных магазинов.
Это – избранные. К ним могли временно примкнуть счастливчики из "простых", граждане из числа тех, кто, проходя мимо мясных точек, вспоминал, что на календаре конец месяца и нужно бы заглянуть внутрь. Заглядывали, а там – полным ходом! Разумеется, из-под прилавка, что, между прочим, есть серьезнейшее нарушение правил советской торговли. Выход из пикантной ситуации отличался предельной незамысловатостью. Кусок мяса, замаскированный в свежий номер газеты «Правда», начисто убивал в случайном свидетеле желание заниматься поиском справедливости. Знали: и голодным останешься, и правды не найдешь. Продавец откупится, себе же только врага наживешь.
Как-то, в один из моих приездов на каникулы, я вышел с мамой в город. По дороге встретили соседку, уборщицу Марию, которая по строгому секрету доверилась, что в одной из точек выбросили мясо. Для убедительности, а пуще гордясь своей расторопностью, она развернула откупной пакет.
Мама, мама… Помню как у нее загорелись глаза, как распрямились плечи, какой решительностью заблистали глаза и каким скорым и уверенным стал шаг. Она спешила, едва не бежала, и, сбиваясь с дыхания, говорила и говорила, как она накормит меня всякими вкусностями: непременно сделает хинкали, приготовит фирменные, по ее рецепту, голубцы, а остатки, - если хватит, если хватит! – на сковороду, с луком, лавровым листом, в конце – молотым перцем и солью, по вкусу, - нашим, «лагодецким» способом.
Картины восхитительных кушаний заполнили ее воображение, она видела, как готовит, вспоминала, сколько и чего нужно добавить, как и что поджарить, в каком порядке, чтобы сделать все так, как любит сыночек.
«Я войду в магазин, - мечтала она, - и скажу: «Сын приехал. Студент. В чужом городе, в столовой, всегда голодный!». Какое мясо купила Мария! И она купит. Откроет дверь, поздоровается, - по-русски, обязательно по-грузински,- и скажет: «Бичико, дорогой, уважь! Батоно Бичико, кусочек мяса. Не себе прошу! Сын приехал, студент!» И он даст - килограмм-полтора. Нет, лучше два. Ему ничего не стоит. Всего лишь потянуть на себя дверцу холодильника и достать. «Я и заплачу хорошо, нет, не по госцене. Мы знаем цену, уважаемый, два рубля - это разве деньги?!". Я скривлюсь так, что он поймет: я дам больше. Нет, луше сразу сказать, прямо: "Бичико, здесь десятка, дай пару килограммов!".
Повелитель голяшек и отбивных, толстый тип с мрачной небритой физиономией, краснолицый и припухший, не видит маму. Он смотрит сквозь нее, уставший и отрешенный.
«Как мне надоели эти попрошайки! Свои грузины, русские, армяне… Все просят: дай, дай, дай…».
- Сын вот приехал, - швили, швили*, - посмотри, Бичико!
«Где я возьму столько мяса? Все приходят, умоляют, суют деньги. Я что - Иисус? Ну не могу, не могу я накормить всех вас...“.
- Ара маквс хорци ( нету мяса), - бессильно отвечает он, - ара маквс, кало, ара... (нету, женщина нет…)
Мама не верит. Ей кажется, что еще чуть-чуть, и он согласится.
- Ты же знаешь меня, Бичико, я в инвалидном уборщицей работаю, вещи иногда импортные привозят; у нас дома мед хороший, принесу, бесплатно, малина своя…
Я подталкиваю маму к выходу, пытаясь унять свое сердце. «Пойдем, мама…». Мои чувства в смятении. Мама у меня из казачек, женщина гордая, решительной породы и смелого духа. Ни в обиду себя не даст, ни за словом в карман не полезет. Я не узнаю ее, я в растерянности, я не ожидал такого и мне больно - за ее заискивания, за ее униженные просьбы. Ради чего? Мясо, хинкали,голубцы – да разве они стоят того?!
Я останавливаюсь, вдруг пораженный открытием. Если мама идет на такое ради абсолютной чепухи, так расточительно отдает себя из желания всего лишь побаловать сына, здорового и благополучного, то как же она будет жертвенна, если к нему действительно нагрянет беда.
И я увидел себя. Защищенным от мира покровом из невидимой материи. Похожий на марево, покров жил своей жизнью, то сгущаясь, то разрежаясь, пульсируя и переливаясь красками... Это материнская любовь, понял я, соткала вокруг меня защитную оболочку.
Спасибо советскому общепиту, спасибо плану, спасибо Бичико! Спасибо презренному мясу! Благодаря им, мама, не догадываясь о том, преподала мне большой урок материнской любви. Горечь моя смешалась с радостью нахлынувшего на меня счастья. Я узнал и знал отныне всегда: обманутый, отвергнутый, преданный и презираемый, старый и лысый, больной и пропитый, я всегда буду оставаться для мамы центром мироздания. И когда меня принесут на носилках в отчий дом, – умирать, мама снова, уже старенькая и немощная, возьмет клюку и поплетется к погрузневшему и седому Бичико, сложит молитвенно ладони и выдохнет на последнем дыхании: «Сын приехал…».
Мы возвращались пустыми улицами горячего июньского городка. Мама была грустна. Я взял ее под руку и, прижав к себе, не отпускал до самого дома.
Через тридцать лет я забрал маму к себе, в другую страну, в покой и комфорт городской жизни, подальше от тогдашнего грузинского голода и холода. Чтобы жила и радовалась. А она – умерла. Не вынесла разлуки с землей, где были мед, подвальчик с вывеской «Хорци» и вечно уставший и неприветливый Бичико.
И покров ее благословенной любви истаял надо мной.
И открылась предо мной черная бездна, и дохнуло из её глубин жутким холодом неизбежности.
И не было больше меж мной и могильной пропастью спасительной фигурки моей Мамы.
*Швили (груз.) - сын
Фото: Андрей Львов
Просмотров: 2961
|
