Александр Лапкин. Лагодехи, 1955

Чего-чего, а приключений выпало на  мою непутевую детскую голову немало.  Одно из них напрямую связано со службой отца в Лагодехи.

Произошло оно,  наверное,  в  первые  месяцы  нашего пребывания в Грузии, поскольку  друзьями я, скорее всего, еще не обзавелся, и, по привычке быть с родителями и из интереса к новому месту, большую часть своего времени  пропадал в воинской части, на работе у отца. Когда было можно, отец  брал меня к себе, в свой замполитовский кабинет. Там было много интереснейших для меня вещей: бумага,  карандаши, такая странная вещь, как плакатное перо, - широкое, «разлапистое», вставленное в толстую, невиданную до того, прозрачную ручку, - и очень любимая мной, широкая, целлулоидная командирская линейка с вырезанными в ней силуэтами танков, треугольников, кружочков, квадратиков  и  множества других,  непонятных мне, но очень интересных фигур.  Плакатное перо я обмакивал в крышечку от пузырька с фиолетовыми чернилами и возил им по  бумаге, не без труда поняв,  в  конце концов, как это «чудище» работает. (К слову – гораздо позже, занимаясь  оформительской работой, когда не было еще фломастеров и маркеров,  я почти не выпускал из рук этот  «инструмент», такой нужной штукой он оказался). Я сидел за столом, рисовал танки и самолеты, военные карты, чертил что-то, рассматривал  наглядные пособия, листал всякого рода брошюры,  словом, развивал и повышал свой культурный и будущий профессиональный уровень. Когда я слишком отвлекал отца от дел, он вызывал кого – нибудь из солдат, и тот отводил меня домой или, несмотря на мои протесты, просто решительно  выпроваживал за территорию части.

В один из очередных моих визитов на КПП дежурил незнакомый мне наряд, и к отцу меня не пропустили. Не на того напали!  Недалеко  от проходной с  части на улицу выходила  дренажная труба, длинная и достаточно  широкая для ребенка. Недолго думая, я полез  в нее, чтобы проникнуть в часть,  прополз больше половины пути, как вдруг, откуда-то, по трубе полилась  вода и  меня начало заливать. Я поднял крик. Наверху никак не могли понять, откуда доносятся  детские вопли, но, наконец, кто-то догадался заглянуть в трубу, и меня, мокрого и продрогшего, извлекли на белый свет.

Та самая дренажная труба

Тут же кто-то доложил отцу,  и здесь уже он сам, ни слова не говоря, и, взяв меня на руки, отнес домой.  Меня даже не ругали, такой у меня был несчастный вид.  В тот же день  меня охватил  сильный жар и развился ночной бред.  До сих пор помню видение (сон ли, галлюцинация?):  открытая дверца большой горящей топки и  тетя Валя,  мамина сестра, набирает рукой воду из тазика и брызгает ею на топку... Тетя Валя с нами не жила.  Она  всего  пару раз приезжала  к нам со своей дочерью Натальей, но в ту кошмарную ночь снилась мне почему- то именно она. Мои родители ужасно  переволновались за меня,  потому что незадолго до этого, в 2 года, я перенес «двустороннее крупозное воспаление легких». Они часто, как заклинание, повторяли эту холодную медицинскую  формулировку и долго пытались оберегать меня от простуд. 

Но освоение жизненного пространства продолжалось, и очередной «ужастик» не заставил себя долго ждать, да такой, что мама при виде моего очередного художества упала в обморок.

Произошло это,  кажется, в конце 1953 года, когда мы перебирались в другую квартиру, с двумя комнатами, что было настоящей роскошью того времени для офицерской семьи. Вещи перевезли, но разложить еще не успели. Везде царил беспорядок, мебель  была сдвинута  в один угол, к окну, выходящему в соседский сад, другие вещи, посуда  и прочий скарб - в другой. Недалеко от окна громоздился шкаф, возле него   стол,  стулья.  Стол  завален разными мелочами, среди которых давно привлекавший мое внимание отцовский бритвенный набор. Та еще вещь!  Немецкая,  в полном комплекте: ремень для наводки бритвы, помазок, мыло, двустороннее, поворачивающееся вокруг  горизонтальной оси, зеркало, интересовавшее меня,  потому  что одна его сторона увеличивала изображение до мельчайших деталей  и, конечно, сама бритва. Опасная бритва фирмы "Золинген", из высококлассной немецкой стали, тончайшей заточки, с белой костяной ручкой и золотыми буквами надписи на лезвии/ Когда отец соскребал свою щетину, бритва издавала нежный звон.

Мама усадила  меня за стол, приказав,   чтобы я не вздумал вставать, и, решив, наверное, что избавилась таким образом от помехи в работе, начала наводить порядок в нашем жилище.

Мой отец Лапкин Андрей Васильевич на территории воинской части в Лагодехи. 1955 год

Вскоре мне стало скучно. Давно хотел попробовать побриться, хотел понять, как и для чего  это делает отец. Потихоньку взял помазок, намылил  щеки, раскрыл бритву, пристроил каким-то образом ремень для наводки, сделал, короче, все, что нужно для подготовки к бритью. Прикоснулся лезвием к щеке и, кажется, не успел еще сделать ни одного движения, как  вдруг на лице  появилась голубоватая полоска. Боли я не почувствовал. В растерянности я всматривался в свое изображение в зеркале, посмотрел на бритву, подумав, что она чем-то испачкана, снова – в зеркало,  молча наблюдая,  как полоска прямо на глазах ширилась,  темнела, багровела, и вдруг полилась кровь  - сначала  крупными каплями, потом струйкой, потом крик мамы, мои и ее слезы,  какой- то сумбур:  ее причитания, грохот опрокинутого ведра, залитый водой пол,  -  это мама  в ужасе от увиденного  едва не потеряла сознание. К счастью, фильм ужасов, срежиссированный  мной, имел  счастливый конец:   врач, бинты,   мазь и  повязка с  постыдным, унизительным  «бантиком» на моей макушке. Порез быстро зажил,  шрамик после него заметен был еще много лет, но потом и он постепенно исчез.

Отметился я "особым даром" притягивать к себе разные неприятности и в коллективных занятиях. Главным занятием нашей ребячьей компании была,    конечно, игра в войну.   Играли почти всегда  в те фильмы, которые только что посмотрели. Чаще всего это были «Фанфан – Тюльпан» и «Чапаев». А  где  Василий  Иваныч  с  Фанфаном,  там, понятно, сабли и шпаги и рубка  не на жизнь, а на смерть, со слезами и кровью.

В одной из игр, будучи «разведчиком»,  я наблюдал сквозь щель в заборе за передвижением "противника" и не заметил, как тот  незаметно подкрался с другой стороны забора и ткнул своей «саблей» в меня через эту самую щель. И -  прямо в глаз. Я находился у забора со стороны двора, так что бежать пришлось недалеко, но когда я с ревом  вбежал в дом, глаз у меня ничего не видел, а лицо  было залито кровью. Бедная мама! В тот раз она не упала в обморок, но представляю, что пережила!  «Ранение» я перенес мужественно (все – таки, уже не впервой!); помню, как в больнице  мне накладывали на глаз  повязку с чем-то черным, липким и дурно пахнущим. Увы, это было не последнее  в моей лагодехской  жизни  кровопролитие и  не последнее тяжкое испытание  для сердца моей мамы.

"Золинген" в моих руках стоил обморока моей маме

Новое кровопролитное приключение случилось после просмотра нашей ватагой  фильма «Овод».  Фильм вышел на экраны в  1955 году, значит, и  мне тогда было 5 лет. В этой игре  именно мне выпало  быть Оводом,  и я, проникнувшись  гордостью  за честь принять смерть ради свободы моей горячо любимой Италии,  подняв в презрении к  врагам  голову, с достоинством  ждал расстрела на нашем стадионе.

За неимением настоящего огнестрельного оружия  «враги» (мои же друзья) расстреливали меня из почти  настоящих луков, которые мы с ними наловчились делать из гибких веток лесного ореха.  Я, как и положено по роли, подначивал и подбадривал «солдат», и они, нужно отдать им должное, вняли мне и выполнили свои обязанности наилучшим образом. Старательно целились в меня и, когда последовала команда "Пли!", одна из стрел  попала мне в глаз. В тот же самый!..  Снова -  слезы,  снова кровь, мама, ее крик, снова  доктор, больница.  Но и здесь все обошлось. Правда, после этого мне отцом и матерью был озвучен перечень строжайших запретов, суть которых сводилась  к двум  понятиям:  «никуда!» и «никогда!». Ни шага без разрешения и присмотра старших. С меня стребовали  клятву, и я ее торжественно дал.

Но клятвы не давала моя  двоюродная сестра Наталья. Она приехала с мамой, той самой тетей

Я был частым клиентом Лагодехской поликники

Валей, что привиделась мне в горячке, к нам  в гости. Что-то мы с Наткой делали за столом, вырезали, клеили, о чем- то начали спорить,  и дорогая мне сестричка, размахивая руками, случайно ткнула раскрытыми ножницами мне в тот же (!)  многострадальный, невезучий  глаз.  Попала…  Бедная моя мама!..  Но уберег Господь и в третий раз…

Следующая история была связана с одним из местных пацанов, которого единственного из всех моих тогдашних приятелей, к моему огромному стыду, помню по имени. Все его звали Тимурка. Он не был постоянным «членом» нашей команды, но пользовался своеобразным уважением за хулиганство и презрительное отношение к нравоучениям старших. Словом,  на нашем «мелком» фоне  это был «авторитет», к тоиу же, из мес тных, лагодехский. Было ему тогда лет под десять.

Знакомство с Тимуркой мне, 4-летнему малышу, едва не стоило жизни.   Мы  играли на  своем обычном месте, стадионе, когда он подошел к нам и предложил покурить. Газетная самокрутка пошла по кругу, пока не оказалась в моих руках.  Я неумело вдохнул дым и едва не потерял сознание от удушья и приступа резкой  боли в животе.  Что было в этой самокрутке можно только догадываться, но присутствие «женщины с косой» обозначилось для меня  вполне  явственно. Боль была такая, что я лег  поперек лавочки на живот  и висел в таком положении, пока кто- то из перепуганных друзей не привел маму. Ну, и как мне не написать очередное  " Бедная мама!" ?.  «Дилер» Тимурка  в тот раз проявил себя отнюдь не авторитетно, поступил  «не по понятиям»: сообразив,  что добра ему от моей мамы не видать,   дал деру.  Потом  я слышал, что ему здорово досталось дома, как, впрочем, и мне - в своем.

Мои постоянные приключения так вконец утомили  родителей, что однажды, когда  маме  нужно было куда – то уйти ненадолго, она, побоявшись просто оставить меня одного,  реализовала – таки  одну из своих угроз, привязала меня  (по – настоящему!)  за ногу к ножке  кровати  поясом от своего халата и ушла, закрыв дверь на ключ, очень меня этим обидев.

Но привязала она меня несильно (мама есть мама), рассчитывая, скорее  на то, что я осознаю, наконец, как неправильно вел себя до сих пор, чем на реальную жесткость наказания. Но  она  явно переоценила психологическое воздействие такого рода  «репрессий» (наверное, стоит сказать, что ни она, ни отец никогда и пальцем меня не тронули, только в угол иногда ставили), ведь разве может что- нибудь сравниться с жаждой свободы!?   Посидев немножко в заточении, я решил, что пора как – то выбираться, без особого труда освободился от маминых «пут» и, чтобы довести до конца задуманное  и  ввести в заблуждение вероятных преследователей, недолго думая,  переоделся в платье сестры. Дом наш был одноэтажным. Я открыл окно и выбрался на улицу, намереваясь идти. Куда? До сих  пор не  знаю, куда и зачем меня вели тогда мои ноги. На базар? В скверик в центре? Искать маму? Повернув направо и пройдя  немного по направлению к скверу, я поравнялся с находившимся на противоположной стороне улицы, одноэтажным, кажется, деревянным, выкрашенным в синий цвет, зданием  отделения  Лагодехской  районной милиции. Услышав чей – то голос, я повернул голову и увидел, что на крыльце  стоит милиционер и - о, ужас!-  манит меня к себе пальцем.

Душа у меня ушла в пятки, от страха я не мог сдвинуться с места. Еще  бы - на мне висело столько преступлений!  Ослушался маму, самовольно отвязался,  незаконным при этом путем - через окно! -  ушел из дому, увильнув от справедливого (конечно же!) наказания, без разрешения пошел гулять, как шпион, замаскировался в  женское платье, белобрысый, остриженный!  Что могло ожидать меня с таким «букетом»?  Только тюрьма!  Мое «начитанное» воображение  живо нарисовало мне темные застенки лагодехской тюрьмы, и страдания родителей, которые посчитают меня без вести пропавшим, не подозревая, что их сын рядом, в сыром подземелье с крысами, на воде и хлебе.

Но тут из-за спины у меня появился какой-то незнакомый  мне  взрослый парень (его, оказывается, и подзывал блюститель порядка),  поднялся на крыльцо и,  за что – то получив от милиционера две  звонкие оплеухи, был, говоря современным языком,  «принят».

Вот  в этот момент у меня  и выросли крылья!  Что было сил, я помчался обратно, в сторону дома  и как только  завернул за угол, уткнулся прямо в отца.

Футбольная команда Школы сержантов в Лагодехи. 1955 год

Нужно было видеть его растерянное лицо, когда он, не сразу поняв, что перед ним стоит  его запыхавшийся и насмерть перепуганный  сын, все же спросил, что я тут делаю один, где мама и так далее…  А милицию я с тех пор, как – то не очень…

Был у меня друг, сосед (кажется,Борька), чуть постарше меня. Его отец тоже служил в Лагодехи, и Борька с мамой и папой жили в нашем доме.  Сидели мы  однажды  с ним,  увлекшись какими – то ребячьими делами,  играли во что- то,  и он имел неосторожность  пожаловаться, что у него зуб болит, и его мама хочет вести его к зубному врачу,  что  нас с ним никак не устраивало, так как прерывало наши занятия.  И тогда я предложил ему   удалить  зуб способом, о котором, как мне кажется, я где – то прочитал. Все очень просто:  к больному зубу привязывается  суровая нитка, другой ее конец - к дверной ручке, и  врач, - в данном случае я, - резко открывает дверь с противоположной стороны. Все - зуба  нет! Быстро и эффективно.  Борька явно трусил, узнав, какое испытание его ждет, но я убеждал его, что страшен не сам процесс, как его ожидание, - «больно, потому что страшно,  потому что  ждешь, что будет больно, поэтому, главное, чтобы  неожиданно:  - раз, и – все!».  Я был так убедителен, что, в конце концов, он согласился.

И все бы ничего, и операция прошла блестяще, если бы не два "но"… Во-первых, суровую нитку я привязал не к больному, а к здоровому зубу, поскольку Борька не смог определить, какой же все – таки зуб у него болит, а уточнять мы не стали, так как идея только «обкатывалась», и мы приноравливались, как все сделать в лучшем виде. Во- вторых, "стоматологом" стал не я, а  Борькина  мама. Она прибежала к нам как раз потому что искала сына  и с порога, не стучась (как мы и планировали, - неожиданно!), рванула на себя дверь, к которой был привязан зуб моего первого в жизни пациента.

«Ой, что тут началось, не опишешь в словах!», как писал поэт… Вопли Борьки, море слез,  ничего не понимающая, остолбеневшая его мама, которая  придя в себя, превратилась в разъяренную фурию, прибежавшая на шум со двора моя мама, получившая от соседки целый ворох упреков и в мой, и в

Отличники боевой и политической  подготовки Школы сержантов в Лагодехи. 1955 год

ее адрес, советы по моему воспитанию и много чего еще, от чего в дальнейшем наши отношения сильно испортились. Я в это время уже сидел под столом, где было темно и относительно спокойно; скатерть, спускавшаяся до самого пола, надежно скрывала  «шкодника».

Мы с мамой на рынке. Народ какой-то возбужденный, кругом  только и разговору, что о каком – то Тарзане: «Тарзана поймали!.. Тарзана поймали!»… Поддавшись всеобщему настроению, побежали и мы  в дальний угол базара, где толпились люди. Там, на каком – то возвышении стоит клетка, сбитая из толстых прутьев. В клетке, на корточках, прижав колени к груди и обхватив их руками, сидит  весь заросший  спутанными, пыльными, рыжеватого цвета волосами человек. На нем старый  офицерский китель,  кем – то наспех, кое -  как натянутый  и подпоясанный тонкой разлохмаченной бечевкой, и больше – ничего. "Тарзан" босой, пятки в  трещинах и царапинах, в подсохшей грязи.  Голову он опустил на колени и спокойно, безучастно  смотрит на окружающих пустыми, светлыми  глазами. В них ни страха, ни беспокойства, ни агрессии.  Весь он был какой – то бесцветный, пыльный и нестрашный. Но близко к нему  все равно никого не подпускали, опасаясь,  по - видимому, непредвиденных реакций с его стороны.

Эта встреча запомнилась на всю жизнь, после нее я  с доверием отношусь   к разговорам о «снежном человеке», и когда меня спрашивают, верю ли я в его существование, отвечаю, что видел его своими собственными глазами  «вот как Вас»… Интересно было бы найти свидетелей этого события, наверняка, они еще живы и должны помнить об этом.

Когда мы жили в доме за речкой, неподалеку от нас выкопали небольшую траншею для каких-то коммуникаций.  В тот же день я начал исследование нового для меня объекта на предмет его полезного использования для мальчишечьих игр. Глубина траншеи оказалась небольшой,  что- то с мой рост. Я влез в траншею и  пошел по ней, как вдруг услышал громкий мужской крик.  Обернулся  и увидел на краю траншеи, метрах в 30 от меня,  мужчину с одноствольным ружьем. Он кричал что-то  по-грузински. Языка я не знал, принял окрики на свой счет и что есть мочи припустил от мужика по траншее, справедливо считая, что если он будет стрелять, то  на бегу попасть ему в  меня будет труднее. Грянул выстрел, и, поняв, что настал мой последний час, я напоследок обернулся и понял:  стрелок целился  не в меня; ствол его ружья смотрел высоко в небо. Я поднял глаза  и увидел, что на электрических проводах сидела какая-то большая птица, она-то и была целью «охоты» испугавшего меня человека.

Когда я рассказал об этом случае дома, все посмеялись над моими страхами, а отец сказал, что на проводах сидел  коршун или ястреб. Они воруют домашних птиц, и крестьяне таким образом избавляются  от хищных птиц. Когда им не  везет  с курами и цыплятами, они, серьезно добавил отец, воруют  маленьких детей, которые лазят там, где им не положено. Но в это я уже не поверил.

Одним из любимых занятий нашей компании было переворачивание больших камней. Ими  в изобилии были усеяны окраины Лагодехи, ведь, как известно, этот городок с двух сторон омывается горными речками. За свое существование эти горные потоки намыли огромнейшее каменное русло и уж

Окраины Лагодехи в изобилии усеяны камнями. Фото: Петр Згонников

чего- чего, а камней, от мелкой гальки до многотонных великанов, в городе моего детства было невообразимо  много.  Под ними всегда можно было найти что-нибудь  интересное, вроде  всяких козявок, жучков, червяков и еще чего- то мелкого, противного, но очень интересного.

Однажды, слоняясь в одиночестве  у себя  во дворе,  я нашел большой, вполне подходящий для исследований,  булыжник  и  с трудом перевернул его…  И лучше бы я этого не делал! Под камнем оказалось отверстие в земле, разделенное пополам корнем грецкого ореха, росшего неподалеку. И через этот корень переползало,  - нет, не переползало,  перетекало  бесконечно долго  Нечто настолько отвратительное, что  и по сию пору стоит у меня перед глазами. Осклизлое,  желтое с большими черными пятнами на желеобразном,  длинном, как у змеи или гигантского земляного червя, туловище, толщиной  больше  двух моих тогдашних пальцев. Ползло ли «оно» вперед или назад было непонятно, ни головы, ни хвоста не было видно, и дожидаться их появления было одновременно и любопытно и дико страшно. «Оно» не видело и не боялось меня! Я же испытал ужасное отвращение, смешанное с животным страхом, таким паническим, что, захотев сначала вновь придавить «это» камнем,  не нашел в себе для этого сил (а вдруг «оно» как прыгнет?), и в страхе, что «оно» может догнать, оставил все, как было, и меня буквально  сдуло с места находки, как пушинку тропическим вихрем.  В несколько прыжков я достиг порога нашей квартиры, и еще очень долгое время боялся подходить к тому дальнему углу нашего двора, тем более, что там двор граничил с соседским садом, а нам подходить к нему было запрещено практически под страхом смерти,  так, что мое малодушие было вполне оправданным…

Что это было? Ответа я не нашел до сих пор.   Я потом часто спрашивал об этом существе у знакомых  грузин, азербайджанцев, осетин, у других жителей Кавказа, недавно пытался искать в Интернете, но ответа на свой вопрос так до сих пор не получил.

Может, знает кто- то из читателей?

Фото из архива автора, графика - автор

Просмотров: 3759

Комментарии к статье:

Добавить Ваш комментарий: