Мой отец Андрей Лапкин (справа) с капитаном Петром Зинченко. Лагодехи, 1953

Мое самое раннее воспоминание о Лагодехи: отец несет  меня по маленькому, шаткому деревянному мостику через какую-то речку или ручей. Мостик не доходит до противоположного берега, он сломан, и отец прыгает на другой берег, поскальзываясь и едва не роняя меня. Пронзительный крик мамы, ослепительно яркий,  на фоне высокого темно – зеленого берега  розовый закат и его почти зеркальное  отражение в воде, отчего у меня кружится голова,  теряется ориентация в пространстве, не за что уцепиться, кажется, что я переворачиваюсь. Мне  становится  страшно, очень страшно...

Мне было тогда, наверное, около двух лет и когда я,  повзрослев, рассказал маме, что помню, как папа чуть не упал со мной в речку, она была очень озадачена. А я часто ставил ее в тупик подобными воспоминаниями, которых в раннем возрасте было, конечно, больше, чем сейчас.  Она всегда, удивляясь, спрашивала, как я могу  помнить то или иное событие, да еще в таких деталях, да еще, если тогда был всего лишь носим на руках? Но у памяти свои причудливые странности и, порой она, словно резцом вырезает в детском сознании такие картины, которые остаются на всю жизнь. Так, до сих пор помнятся отдельные мысли того возраста…

Еще одно  сильное ощущение я получил от вполне невинного действия. На нашем крыльце, на его притолоке,  я как-то обнаружил комок газеты, засунутый в самый угол между досками. Немало подивившись странности чьего – то поступка, я решил, что это непорядок  и начал пытаться своей деревянной «саблей» сбить этот  комок.

Неожиданно  откуда ни  возьмись появились огромные, угрожающе  жужжащие насекомые  и начали  кружить вокруг меня. Сейчас я бы сказал, что это были во всех смыслах «неправильные пчелы». Одна из них, заложив крутой  вираж, ринулась на меня и  «с разбегу», ударив в висок, больно ужалила. То ли от внезапности атаки, то ли от невыносимой (будто кислотой плеснули) боли, я не удержался на ногах и, практически потеряв сознание, свалился со ступенек.   Так я в самом прямом смысле  узнал, что означает  выражение  «расшевелить осиное гнездо». Поскольку то, что я принял за комок газеты, оказалось  осиным гнездом, а если  быть точнее, даже не  ос, а шершней, тварей, которые  жалят больнее ос и пчел  вместе взятых.      

С первых же дней пребывания в Лагодехи мы, конечно, ходили с мамой на рынок. Он  находился возле какой- то горной речки*. На  

Александр Лапкин. Лагодехи, 1954

прилавках лежали огромные  кучи разноцветных фруктов, овощей, ягод, зелени,  в каких – то чашках, плошках, мешочках были насыпаны разноцветные, как мне казалось, порошки (это были разного вида перцы и приправы).  Вид всего этого великолепия и  невероятные  запахи  пробирали до самой души. Потом я научился их распознавать:  пахучую  кинзу и сельдерей,  запахи и вкус других  трав и приправ. Они на всю жизнь стали для меня олицетворением  понятия кавказского рынка.  Еще долго после нашего переезда в Россию наши родные, домашние помидоры, капуста, морковь и прочие овощи казались мне чахлыми, невзрачными, не говоря уже о том, что хурму, гранаты и персики я увидел в Лагодехи  впервые в жизни. А еще были инжир, айва с ее волшебным ароматом, мушмула, тута, алыча, ткемали… А виноград! Особенно  черная «изабелла» с непередаваемым запахом и вкусом, от которого щипало уголки рта.

Сегодня мне это кажется смешным,  но первое время я боялся граната. Будучи сыном офицера, я много чего слышал, читал, видел в кино о гранатах.  Знал,  что они взрываются, от чего происходит нечто страшное:  взлетает в небо земля, кричат раненые, кто- то бросается на землю, кто- то в панике бежит. Как-то я с родителями сидел на скамейке в центральном сквере и увидел на соседней скамейке человека, который   у меня на глазах начал очищать гранат и бросать куски кожуры  на землю. "А что он будет делать?"-  спросил я маму  - " Гранату есть", - ответила она. Ужас охватил меня. Я  закрыл глаза, сжавшись в ожидании взрыва.  Мама, наверное, увидела перемену во мне, встревожилась, но добиться от меня внятного ответа не смогла. Только дома, придя в себя, я рассказал ей в чем дело.

Сквер, о котором  я упомянул, манил к себе абсолютно колдовским запахом  шиповника (это и сейчас мой самый любимый запах)  и каким-то особым уютом. Может быть, это от того, что он крепко связан в моей памяти с самыми родными мне людьми, мамой и папой, с сестренкой? С мамой мы ходили сюда довольно часто, а когда отец был свободен от службы, мы, чаще всего, по вечерам,  ходили в сквер  вместе, всей нашей семьей. Если не ошибаюсь, то в центре сквера  стоял большой памятник Сталину во весь рост, а  недалеко от сквера, со стороны рынка, располагалась  тележка с газированной водой и разноцветными сиропами в высоких стеклянных цилиндрах. Воду подавали в стеклянных стаканах, ополаскивая их после предыдущего  покупателя под струйкой холодной воды. Ставили стакан дном вверх в специальное гнездо в тележке, поворачивали какой- то краник и, провернув стакан вокруг оси пару секунд, доставали его. Сегодня, в эру одноразовой посуды, такой способ " стерилизации" кажется странным и допотопным, но тогда все это считали нормальным, и, кстати, точно так же  мыли кружки и в пивных, и не только в  Лагодехи, но и в Рязани, в Тбилиси и в Москве. А газировка в  лагодехском  сквере была великолепной. Больше всего мне нравился вишневый  сироп с  родным мне «рязанским» запахом.

Художник "дядя Коля"

Вообще же, запахи Лагодехи, как первые ощущения моего сознания,  стали для  меня во многом отправной точкой. Многие воспоминания подталкивались именно запахами.  Уже здесь, в России, я часто ловил себя на том, что когда слышал какой- то знакомый по Лагодехи запах - шиповника, бузины,  цветущих  фруктовых деревьев, пряностей,  трав, запах горной речки в заповеднике, - как воображение рисовало   целые картины моего детского прошлого. Стоило мне порой услышать легчайший оттенок аромата, знакомого по детству, как  я сразу переносился в Лагодехи. Это уж сейчас, по прошествии почти шести десятков лет, могу сказать точно:  мой грузинский,  лагодехский  период для меня, русского мальчика с родины Есенина, был лучшим, одним из счастливейших.

В 1984 году мне удалось побывать в Батуми. Первым делом я побежал на рынок, чтобы окунувшись в мир южных ароматов и запахов,  вновь мысленно вернуться в лагодехское прошлое. И так, пока был  в Батуми, считал едва ли не обязанностью почти каждый день побывать на рынке, «сходить за ностальгией».

В Лагодехи я впервые встретился с буквально «неземной»  красотой, и эта встреча, как позднее выяснилось, значитльно определила мое будущее.

Произошло это так.  Я  уже писал,  что часто приходил  к отцу на службу, сидел в его кабинете и с азартом, хотя и неумело,  малевал на бумаге чернилами, карандашами, которых у отца, как у замполита, было много и разных. 

В части, как и положено, был свой художник. Это был солдат срочной службы, вернее, сержант, так как  часть в Лагодехи тогда была школой сержантов. Художник, если так можно выразиться, - на службе армии и партии. Рисовал он  в основном  так называемую наглядную агитацию: всякого рода плакаты,   лозунги, писал объявления, чертил схемы, оформлял ленинскую комнату. ( Интересно, что этим же пришлось заниматься мне, когда спустя 15 лет, я был призван в армию и «прослужил» там художником). Состоял он в прямом подчинении  у отца. 

Моя мама, сестра Татьяна и я. Портрет работы моего отца Андрея Лапкина

Свободное  художество в армии не поощрялось,  любая картина, любой плакат проходили строгий контроль начальства на предмет идеологического соответствия, а также   возможного нарушения «военной тайны».  Отец познакомил  меня со " своим" художником, когда тот рисовал  на стене  одного из зданий части большой плакат на какую-то военно-служебную тематику. Солдат с кистями в руках представился мне " дядей Колей".

Так вот этот «дядя Коля», сам того не подозревая, коренным образом изменил мое представление о мире. Хотя, я, как и все дети в этом возрасте, рисовал, то есть возил по бумаге карандашами, но никогда не задумывался, как и откуда берутся картинки в книгах. Разумеется, я видел в  книжках и журналах  красивые иллюстрации, но  даже представить себе не мог, как они появляются, чем рисуются, что для этого нужно, да и не интересовался этим, как и любой человек,  занятый другими, далекими от мира искусства, делами. Были  и  более интересные и захватывающие занятия, о которых я еще расскажу в своих воспоминаниях. Тогдашнее мое «творчество» не основывалось на конкретном интересе и «творческих» задач я себе, естественно, не ставил, рисовал себе да рисовал.  Мой отец тоже любил рисовать, иногда даже делал копии с известных картин, особенно любил картины  Саврасова. Помню, он писал в то время - долго, с перерывами -   картину с нашей семейной фотографии. Работа шла у него туго, он вконец запутался и позвал себе на помощь дядю Колю.

В один из дней тот появился  в нашей квартире и принес с собой невиданные мною раньше вещи: масляные краски в тюбиках,  стеклянный пузырек со скипидаром, в запах которого я сразу влюбился, разного размера кисти, палитру. Разложил все это перед собой на табуретке,

Лагодехи 50-ых годов. Памятник Сталину в центральном скверике

придвинул к себе незавершенную картину отца, сосредоточился,  обмозговывая что- то. Потом взял в руки тюбик с краской, один, второй...

И тут началось нечто невиданное!

Во–первых, краски! Блестящие, яркие, - они лежали на палитре  цветными червячками рядышком друг с другом, потом, перемешиваясь, рождали под руками художника новые, еще более яркие цвета, количество которых превосходило всякое представление Во–вторых, на холсте появлялось что-то такое, чего до этого момента еще не было, что существовало до этого только в голове художника. Казалось, что можно все, нужно только взять кисточку и обмакнуть ее в краску, из недр которой, казалось, художник и выуживает наши лица, наши руки, глаза…  Мое душевное потрясение было сродни катаклизму! И еще – возникновение нового ощущения, на уровне каком-то физиологическом,  у художников на этот счет  есть выражение - «вкусно написано». Это, в основном, когда речь идет об удачном колористическом решении. Красивые цветовые сочетания вызывали у меня аналогии, похожие именно на вкусовые, не прямые, но как бы подготавливающие организм к приему того или иного «продукта»... Не знаю, как это описать, это что-то неподвластное моему языку, но у меня буквально «слюнки текли», когда я все это видел.

И возникало подобное чувство не раз. Такое было, когда мне подарили  цветные карандаши в большой черной коробке с изображением балерины. Крышка коробки отгибалась и становилась подставкой, а карандаши лежали в коробке в несколько рядов – ярусов. Если не ошибаюсь, это были карандаши 48 цветов, а, значит, в 4 «этажа». Помню, особо потрясло меня сочетание нескольких розовых карандашей разных оттенков.

Эти ощущения повторялись, когда я читал описания блеска и  сияния, переливов  самоцветов, выбиваемых Серебряным Копытцем  в сказах Бажова, драгоценных камней – в  «Тысяче и одной   ночи ».

С годами мне стало понятно, что очень многое, практически все,  что я  представляю собой сегодня - характер, интересы, умения, отношение к людям,- все, что я умею и чувствую и, как художник, и как человек, - было заложено, начало пробуждаться во мне в Лагодехи. Именно там мне выпало жить в самые восприимчивые годы детства.

Известная книга Корнея Чуковского «От двух до пяти» -  это, в том числе, и обо  мне. В Лагодехи я жил в возрасте именно от двух до пяти (с половиной) лет, и именно там, на грузинской земле, и «проросла» вся будущая моя жизнь.

К моим первым ощущениям относится и  едва ли не первое переживание самой сильной тогда  несправедливости, закономерно перешедшее, пожалуй, и в самую большую обиду.

Лагодехи. Одна из тупиковых улочек. Фото: Петр Згонников

Однажды нас пригласили в гости знакомые. Дом, в котором они жили, стоял в небольшом " аппендиксе", образованном отходящей от улицы, где стояли все остальные дома, тупиковой дорогой. Перед домом зеленела небольшая, уютная лужайка, окруженная со всех сторон садами. Возле калитки дома громоздилась куча песка, на которую я немедленно влез, пока родители с сестрой и друзьями открывали калитку и проходили во двор, где росли кусты алычи, цвели какие – то цветы,  и, отвлекшись разговорами, на какое – то время забыли про меня.

Я был увлечен  возведением песчаной крепости, когда вдруг обнаружил, что за мной наблюдает   невесть  откуда взявшаяся, девчонка, - постарше меня, очень противная. Заложив руки за спину, она  с пренебрежением наблюдала за моей работой.  Мы перебросились какими–то словами, после чего она подошла  и, с наслаждением растоптала все то, что я возвел с такой любовью.    Сделала она это с нескрываемым удовольствием, отчего я, никак не ожидавший такой «подлянки», просто остолбенел и не мог  произнести ни слова, не зная тогда еще, чем можно на это ответить.  Девчонка, торжествуя, показала мне на прощание язык и моментально скрылась  во дворе. Пока я соображал, что делать, меня окликнули, и я вошел в ту же калитку.

Вскоре меня позвали в дом. Нас с сестренкой стали знакомить с присутствующими, и вдруг я увидел ту  самую девчонку. Она оказалась  дочкой хозяев дома! Моя обидчица, по-видимому, никак не ожидала увидеть меня среди  уважаемых гостей и пришла в явное и понятное только мне замешательство. Там, на улице, она наверняка решила, что я просто посторонний мальчишка,  посмевший играть в ее песочнице и теперь, наверное, подумала, что я выдам ее родителям, и те всыплют ей по полной И она  придумала гениальный ход -  заревела благим матом, да так, что все переполошились, перепугались, стали ее успокаивать, и, начав расспрашивать  ее о причине горя, постепенно связали происшедшее со мной, по  каким- то признакам решив,  что ее обидел именно я.  «Уже успел!..» - можно было прочитать на лицах моих  родителей.  На них было жалко смотреть,  виноватыми себя чувствовали они - но не я. Я же не мог вымолвить ни слова от обиды, а если я молчу, думали родители, значит, виновен!.. А  девчонка все ревела и ревела.

В конце концов  все как – то улеглось: она так и не призналась в том, что случилось, я же  оказался «прощеным» за проступок, которого не совершал, но весь день для  меня   был бесповоротно испорчен. Дома  я рассказал родителям, как  все было на самом деле, но они, кажется, так и не поверили мне. Так в один вечер я узнал, что такое несправдливость и обида – сильнейшая, до кома в горле.

Возможно, в моих воспоминаниях слишком много личного и мало собственно Лагодехи, но это не от того, что я люблю «себя в Лагодехи», просто я  вспоминаю  жизнь в этом месте  через «призму» именно  своих впечатлений и ощущений. Я люблю эту землю. Не тот реальный поселок, каким  он был в 50-е годы прошлого века, и не тот городок, каким он является сегодня, и которого я совсем не знаю. Я люблю тот Лагодехи, память о котором сопровождала всю жизнь моих родителей, мою сестру, - до самого их ухода, - тот Лагодехи, что остался жить во мне в виде мыслей, образов, ощущений и чувств. Я люблю тот Лагодехи, что живет во мне… У каждого своя любовь к  клочку земли , с которой начинается вхождение в большой мир.

Моя любовь - такая.

Фото: из архива автора

Примечания

* На въезде в Лагодехи возле реки Шромисхеви

пе

Просмотров: 3228

Комментарии к статье:

Добавить Ваш комментарий: