Мой отец Лапкин Андрей Васильевич. Лагодехи, 1952 год

     Моего отца, подполковника Лапкина Андрея Васильевича, перевели на службу в Лагодехи в 1952 году.

   Служба в Закавказье в то время расценивалась в офицерской среде как награда, как большое везение. Кавказ,  а тем более Закавказье, Грузия однозначно воспринимались как некий земной рай, где было много тепла, солнца, зелени, красивых горных пейзажей, чего так не хватало большинству регионов Союза.  Чтобы заслужить  «бонус» в виде Закавказья, офицерам приходилось годами мотаться по Сибири, Северу, а то и Заполярью, и  иметь безупречную репутацию.

     Отец мой, безусловно, был достоин такого высокого признания. Он прошел всю войну, перенес все тяготы фронтовой, окопной  жизни в сражениях под Москвой и Сталинградом, на Курской дуге, форсировал Днепр и освобождал Украину, Польшу, Румынию, Венгрию и Австрию. После войны служба продолжилась в Румынии и Армении, а последней «остановкой», в 1950–1952 годах, была еще недавно гитлеровская Германия.  Ордена и медали, два тяжелых и одно легкое ранения, контузия…  Выходец из села на берегу реки Вожа, что на Рязанщине, он начал войну рядовым, а  через два с половиной года уже был майором. Дальше - замполит полка, руководитель дивизионной партийной школы, исполняющий обязанности замначальника политотдела дивизии. Подхватил на грязных, неухоженных

Мои родители Антонина Георгиевна и Андрей Васильевич Лапкины после свадьбы. 1946 год

дорогах войны тиф, в сражении на гиблом, заболоченном озере Балатон, - малярию. После войны "лихоманка", как  называла малярию моя бабушка по отцу -  Аграфена Павловна, еще долго не давала ему покоя своими приступами и была, в свое время, также одной из причин его перевода на Кавказ.

     В Лагодехи мы  приехали  в разгар лета, в июле 1952 года. Всей своей семьей - папа,  мама, моя сестра Татьяна (она была на три года старше меня) и я.  Нашу маму звали Антониной Георгиевной, сестру мою - Татьяной. Я, двухлетний карапуз, получил от рождения славное имя Александр, но ко мне иначе, как Шурик, по причине моего малолетства, тогда никто не обращался (нужно сказать, что эта ситуация несильно изменилась и в последующие десятилетия).

     При переводе отца в  Лагодехи командование учитывало также его специализацию. Войну он начинал артиллеристом в битве под Москвой, и хотя, в дальнейшем, служба его проходила и в стрелковом, и в тяжелом, танко – самоходном полках, основной его воинской специальностью была артиллерия, пушки всех видов («пушка – лучшая подружка!» - его поговорка), а в Лагодехи в то время   стояла 484 зенитная артбригада - "зенитчики".  При бригаде существовала Школа сержантского состава, и отец был назначен   заместителем начальника по политчасти этой школы  (замполитом).    

Антонина Георгиевна Лапкина с детьми Александром (слева) и дочерью Татьяной. Лагодехи, ориент. 1952-1953 г.г.

     В первый год пребывания в Лагодехи нам все было в новинку. Жаркое лето, мягкая, богатая фруктами и солнцем осень и, наконец,  несерьезная какая- то зима.  Сохранилась фотография,  на которой мама с Татьянкой и мной  в первую нашу лагодехскую зиму:  мама в шикарной по тем временам шубе «под котик» (на деле – обычный крашеный кролик),  и мы с сестренкой  в чем-то, крашеном под какое-то пятнистое экзотическое животное.

     Шубы эти были привезены отцом из Германии. Выросли мы из них очень быстро, так что в следующую зиму  они нам уже были малы. В них мы поехали зимой с отцом в его первый отпуск домой, в Рыбное. Наш домашний пес Волчок, приняв меня в этой шубе за какую – то невиданную и опасную дичь, бросился на меня, сбил с ног, но родители меня у зверя отбили, чему я, перепуганный и зарёванный,  был несказанно рад…   

     Самое первое свидетельство нашего пребывания в Лагодехи – фотография, на которой проходит парад, посвященный 35-й годовщине Октябрьской Революции,  где мой отец ведет колонну личного состава сержантской школы.  На фото хорошо видна трибуна, с которой принимались парады, за трибуной  – грецкий орех, за орехом -  часть крыши нашего дома,  офицерского общежития, в котором нам довелось прожить несколько лет нашей  лагодехской жизни.

Андрей Васильевич Лапкин с детьми Татьяной и Александром. Лагодехи, 1953 год

Поначалу нас определили  на постой к местным жителям в  частный дом с высоким крыльцом. За домом у хозяев рос небольшой сад, с диковинными для нас, северян,  инжиром и персиками. С улицы стоял  каменный, из речных валунов, забор, сложенный безо всякого цемента. Вдоль забора,  изнутри,  были высажены  вечнозеленые кустарники с жесткими темнозелеными листьями.  Наверное,  это был  самшит, но  в точности не уверен.   Дело в том, что летом воинская часть перебиралась в полевые лагеря под  Очамчира, на берег горной реки, рядом с местом, где она впадала в море; мы ехали туда всей семьей и тоже жили в частном секторе. Может, этот самшит был в том, очамчирском доме?

Отцовские переезды с места на место – это еще одно ярчайшее воспоминание.

    Спешка сборов, вечное  опасение опоздать,  раздражение родителей, суета вокзалов,  дерганые проводники, стук колес, дым локомотива, попадающий в окно,  неприятный, резкий  запах тоннелей, дребезжание стаканов о подстаканники,  носильщики на перронах...  Переезды, переезды, машины, поезда… Туда – сюда, туда-сюда, и снова – туда, домой, в Рыбное, из дома – в Лагодехи, потом - в Очамчиру, из Очамчиры в Тбилиси, домй - в Лагодехи.  И мы с сестрой, как маленькие истуканчики, при папе и маме, нас переставляют с места на место, дергают за руки, подгоняют, не спрашивая наших желаний. 

Дом (офицерское общежитие) на углу Рабочей и Свободной в Лагодехи (обведен красным кружком) - место жительства семьи Лапкиных

Вернусь к нашему первому жилью. Почти ничего не осталось в памяти о доме, о его хозяевах. Только смутные, короткие отрывки: одна комната, довольно темная, высокое деревянное, почерневшее крыльцо, раздетая кукла на подоконнике, гобеленовый коврик с оленями на стене у родительской кровати.  Хорошо помню, что в саду под ногами было много напАдавших плодов  инжира. Ходить  по ним было скользко, раздавленные ягоды прилипали к обуви, ощущения были не из приятных.  

Следующим нашим жильем стало офицерское общежитие, то самое, о котором я упомянул выше. Это было длинное, одноэтажное здание старой постройки с окнами, выходившими на юг, на  Рабочую улицу. У дома был двор, к нему, с северной стороны, примыкал  городской стадион.  С востока жили местные, кажется, русская семья*. За забором у них росли фруктовые деревья, отдельные ветви их свешивались на радость нам, мальчишкам, на нашу территорию.  Во двор мы заходили через деревянную калитку, с  улицы Свободной, - она вела к заповеднику мимо западного торца нашего дома. Калитка почти всегда была распахнута настежь, иногда лишь кто-то, из особенно осторожных жильцов, прикрывал ее на ночь.

 В общежитии жить было веселее, чем у хозяев, свободнее и комфортнее. Хотя о каком комфорте я говорю? Единственное, что действительно облегчало наш быт, так это кусок торчащей из земли водопроводной трубы**. Благодаря такой удаче, можно было не бегать с ведрами за водой на улицу, как это делали  местные жители.                             

 Обстановка комнаты была если не спартанской, то просто бедной. Отец мой не отличался стремлением к материальному преуспеянию, не был он тем человеком, о которых говорят "этот умеет жить". В Лагодехи из Германии он  привез  уже упомянутые мной   шубы из кролика – нам, детям и маме, для нее же - косметический набор из розового стекла, отделанный перламутром, ридикюль, себе - бритвенный набор «Золинген» с великолепной бритвой и настольным  двусторонним зеркалом. Еще прикроватный коврик. Все это «заграничное богатство», уместившееся в один, красивый, лакированный черный, с

Бывшее офицерское общежите  на пересечении Рабочей и Свободной, в котором в начале 50-ых жила семья Лапкиных. Лагодехи, 2012 год. Фото: Пётр Згонников

желтыми кожаными уголками, чемодан,  украсило нашу комнату, добавило ей даже некоторого лоска и считать себя бедными у нас не было никаких оснований. Хорошо помню, где стоял стол, где кровать, где вешали одежду, помню комод, шифоньер, перегородку и кадку с  фикусом. А вот печку не помню, но  ведь как-то топились, обогревались, готовили? Тем не менее, и в этих условиях у нас бывали гости, сидели большими компаниями, и места как-то всем хватало, и, главное, всегда было весело и непринужденно. 

  металлическая  кровать с железной сеткой, а слева, у окна, выходящего во двор, стоял стол.   Над кроватью отец повесил картину – мы, я и сестренка, с мамой. Картину отец написал сам, перерисовал с  фотографии.   Отец художником не был, хотя рисовать любил, и картина эта - абсолютно непрофессиональное, самодеятельное творчество,  для меня же она – одна из самых дорогих вещей, потому и осталась цела до сего времени.

Картину помогал писать профессиональный художник. Он служил в части солдатом  и, фактически, был «замом» отца «по живописной части».  Плакаты, лозунги, картины на темы военно-патриотического воспитания, - все, что можно было видеть в части, - принадлежало кисти и творческому воображению «дяди Коли», как я называл тогда этого солдата.

Для работы над нашей семейной фотографией он  приносил с собой  масляные краски в тюбиках, кисти, скипидар. Запахи растворителя и красок, их внешний вид, блеск, разноцветность и то, что происходило с ними при смешивании и нанесении на холст,  произвело взрыв в  неокрепшем сознании ребенка.  Взрыв этот  разрушил  многие мои детские  представления и пробудил глубокий интерес к живописи и  желание  рисовать, как «дядя Коля».

Автор статьи Шурик (Александр) Лапкин в детстве. Лагодехи, 1955 год

Вторая комната была  немногим больше первой. Метров тринадцать, светлая, с двумя  окнами: одно, с торца,  выходило в сад к русским соседям, другое смотрело в общий двор. Мама постоянно наводила порядок в нашем новом жилье: мыла полы, что-то протирала, готовила – варила, жарила, пекла. (Её кулинарный талант требует особого описания). Чувствовалось, что она безмерно счастлива в роли хозяйки полноценного, как по тем временам казалось,  жилья.

  Помимо хозяйственных дел у мамы было еще одно  увлечение -  шитье и вышивание. Она сама кроила,  шила и перешивала нам одежду. (Вот, кстати, еще одно уточнение, я только сейчас вспомнил, что отец, зная о маминой любви к рукоделию, привез еще и ручную швейную машинку, которой мама пользовалась до самого своего ухода в 1997 году, и стрекот которой сопровождал нашу семью всю жизнь).  Дома у нас хранилось огромное количество  вышитых мамой платочков,  салфеток, дорожек, которые висели по стенам, лежали под цветочными горшками и на столе – под столовыми приборами.  Не отказывала она и подругам, и знакомым, вышивала по их просьбам.  Сюжеты предпочитала  цветочные, особенно любила  розы, ирисы,  анютины глазки и пионы.

Наш двор  был совсем маленький, не двор даже, а дворик. Посреди  него росло тутовое дерево, на котором мы,  пацаны,  частенько сиживали  целыми часами, объедаясь  сладкими, разноцветными  ягодами (позже я узнал, что разноцветны они из – за того, что неодновременно созревают, но ведь, кто же будет дожидаться?!).   Сползали оттуда  измазанными в тутовые «чернила» по самые уши, отмываться потом приходилось подолгу и под неодобрительное бурчание мамы.

 Двор со стороны стадиона был обнесен  забором из широких досок. Вдоль него, от калитки и до самого

Празднование 35-ой годовщины Октябрьской революции на стадионе в Лагодехи (1952 год). Колонну возглавляет замполит Андрей Лапкин

конца, стояли разные хозяйственные и бытовые постройки: сколоченный из досок общий туалет, три - четыре сарайчика и ящик с наклонной крышкой для хранения каменного угля, которым отапливался дом. Ящик этот мы, мальчишки, очень любили. Взобравшись на него, можно было легко перемахнуть через забор на стадион  или взобраться с забора на грецкий орех, а с него перелезть на деревянную трибуну, стоявшую на стадионе.  На этой трибуне в праздничные дни собиралось  местное начальство, передовики производства, депутаты и другие уважаемые лица района и принимались парады и демонстрации трудящихся города и военных.

О грецком орехе хочется сказать особо. Дерево  давало нам возможность попасть на трибуну, а с нее – на стадион, – основное место наших всегдашних забав, а на самой трибуне -   пофантазировать, что мы -  генералы,  принимающие  парад наших войск. Высокий, раскидистый, орех был огромен, и не только потому, что тогда все «деревья были большими»; он, действительно, производил впечатление. По нему можно было буквально «бродить», качаться на ветвях. А внизу, под ним, вся земля была устлана ковром из палых  листьев и сбитых орехов в зеленой кожуре. Тяжелые испытания для дерева  наступали в конце лета, когда орехи уже более-менее годились в еду. К дереву устремлялись мальчишки из близлежащих домов, местные, к ним присоединялись мы, офицерские дети, и, естественно,  начинали запускать в крону дерева палки и камни.   Земля под орехом быстро устилалась   ковром из  листьев и добытых таким образом  орехов. Казалось, вся земля и воздух вокруг были пропитаны  кисловатым запахом ореховых листьев, перепревшей зеленой кожуры  и неспелых плодов. 

От орехов наши наши руки были постоянно чёрными. Кожура незрелых орехов содержит сок, из которого когда – то даже делались чернила  и смыть который было очень трудно. «Горе ты мое! – приговаривала мама,  не очень ласково оттирая мои пальцы, покрытые навечно стойким, терпко – вяжущим запахом, понимаю сейчас, моего лагодехского счастья. 

Андрей Лапкин с дочерью Татьяной на территории воинской части в Лагодехи. 1953 год

В дальнем углу двора, возле забора соседского дома, было место моей «ссылки». Туда за всякие легкие провинности отправляли меня родители. Это наказание называлось  «не выходить на улицу». В  случаях более серьезных нарушений ко мне применялись меры более строгого воздействия, и тогда  приходилось уже с грустью вспоминать о своей «курортной» ссылке.

 Напротив нашего дома, через дорогу, находилось здание гауптвахты.  Здание в один этаж, вытянутое метров на тридцать вдоль улицы Свободной, оно до мелочей походило на наше общежитие. Говорили, что его построили еще при царе.  Кроме «губы» там был еще магазин Военторга, куда периодически «выбрасывали» продукты, за которыми моментально выстраивалась очередь из местных жителей и жен военных.

У входа во двор гауптвахты и Военторга  по утрам продавался  мацони.  Продавцами были  грузинки и русские женщины. Изготавливали они мацони у себя дома, из коровьего молока,  подрабатывая таким образом на хлеб. Мацони всегда был свежайшим и очень вкусным.  Это утреннее «Мацо-о-они-и-! Ма-а-цо-о-ни-и !» до сих пор стоит  у меня  в ушах.              

Когда мы  вернулись домой, в Рыбное, мы с сестрой долго еще просили маму, чтобы она  сделала мацони. И она делала его - настоящий, как в Лагодехи.  Это потом уже мы перешли на привычные  простоквашу и кефир. А  лагодехский мацони не могу забыть до сих пор.

 Примечания ведущего сайта 

* Семья Задорожных, Николая (отчество- ?), учителя труда лагодехской русской средней школы имени Калинина,  и Нины Николаевны Толстовой, учителя истории этой же школы. 

**В то время в Лагодехи не было внутридворовых и внутридомовых кранов. «Точки водозабора» стояли на  улицах через  каждые 200-300 метров и назывались населением «водопроводными кранами (иногда- крАнтами). Сами краны на трубах имелись, но были почти всегда неисправны, и поэтому вода текла из труб денно и нощно, образуя промоины и лужи на улице летом и миникатки, на радость детворе, в редкие морозные дни зимой.  

Фото: из архива Александра Лапкина

Просмотров: 3727

Комментарии к статье:

Добавить Ваш комментарий: