Первый день войны

Евгения Михайлова-Чикваидзе, мать автора настоящей статьи, в Лагодехской  Школе отличных стрелков снайперской подготовки

В первый день войны в Лагодехи, казалось, ничего не изменилось.

На стадионе возле  казармы шел запланированный футбольный матч, которого мы, пацаны, ждали с нетерпением. Юношеская  команда из какой-то деревни должна была сразиться с нашей, лагодехской командой, в которой  играл мой  брат Вова Калишук и ещё двое русских пареньков со Слободки – наш сосед Женя Яловой и Вовкин и Женин друг  Боря Иноземцев.

Мы отчаянно болели за своих и  попутно, вскользь,  обсуждали сообщение о начале войны. Больше, конечно, переживали за исход матча, войну всерьёз не принимали, дружно сходясь в мнении, что Красная Армия под руководством товарища Сталина уже через   пару недель вышвырнет  немцев.  Взрослые, мне помнится,  были настроены иначе, нашего оптимизма не разделяли, ходили встревоженные и подавленные.

В тот день наши футболисты легко  и убедительно выиграли, а вот с войной,  как мы   скоро поняли, дело обстояло много сложнее.

Через год призвали на войну Женю Ялового,  и вскоре мы испытали потрясение  - Женька погиб. Потом забрали на фронт Борю Иноземцева, и через  несколько месяцев второе потрясение – Борис пропал без вести. Война, как голодный зверь, набрасывалась на молодых парней...

                                                                                                 Переезд и жизнь в Лагодехи

Войне нужны были солдаты.

В 1942 году мою маму, работавшую в Тбилиси  в системе военно-учебных заведений Закавказского военного округа, перевели в Лагодехи, в открытую здесь по случаю войны  Школу отличных стрелков снайперской подготовки. Целых  два года мы жили в Лагодехи, ощутив на себе все тяготы военного времени. Самым мучительным было полуголодное существование, постоянное желание что-то поесть.

И всё-таки Лагодехи нам помог, останься мы в Тбилиси, пришлось бы несравненно хуже. Одни  дары лагодехской природы чего стоили! На нашей красавице, малой горе (имеется в виду Монастырская гора - ведущий сайта),  и в ее предгорьях, вдоль тропы на Рачисубани и Мацими, мы собирали дерезу, кизил, алычу, панту, лесные и грецкие орехи. Из этого же леса таскали регулярно хворост для печки. Ходили в заповедник за грибами и каштанами. Родители были весь день заняты работой и очень волновались, что мы, двенадцати- пятнадцатилетние дети, бесконтрольно шастаем по лесам и горам, но обстоятельства и польза от наших походов вынуждали их закрывать глаза на возможные риски.

Офицеры в военных лагерях в Авчалах под Тбилиси. Второй слева - отец автора статьи, Ираклий Чикваидзе

Ниже Калиновки сеяли зерновые, и как только уборка завершалась, мы шумной компанией устремлялись на поля. Собирали колоски.  Набивали ими мешки, из веревок делали лямки и тащили на себе эти туго набитые самодельные рюкзаки домой. Все это, конечно, босиком, - по стерне,  по каменистой дороге. Дома колоски «молотились», а зерно дядя Лева отвозил на мельницу.

Колоски с полей добывали не только мы, но и дикие голуби,  горлинки и витютни. В первую половину дня они прилетали на отдельно стоящие в полях деревья грецких орехов, оглядывались, и если все было спокойно, снимались с деревьев и садились на поле, приступая к торопливой кормежке. Время от времени их что-то спугивало, тогда они дружно взмывали в небо и снова занимали наблюдательные посты на деревьях, чтобы через пару минут отправиться обратно, к старой или новой «кормушке».

Так продолжалось до наступления полуденной жары, невыносимой не только людям, но и птицам. Как солнце приближалось к зениту, птицы прятались в зарослях кустарников, где в прохладе бьющих из-под земли родников   устраивали себе послеобеденную cиесту.  Вечером птичьи набеги на поля  возобновлялись и прекращались лишь с наступлением темноты.   Мы хорошо изучили птичьи повадки и успешно использовали эти знания  в своих охотничьих целях. Под деревьями устраивали засады в виде небольших шалашиков, усаживались в них и терпеливо ждали начала птичьей кормежки, чтобы поохотиться.

Почти в каждом лагодехском доме имелись ружья, за которыми, с уходом мужчин на войну, контроль со стороны взрослых сошёл на нет.  В нашем доме  были две двуствольные «тулки» 16 калибра и мелкашка  ТОЗ,  которую у нас называли «геко».

 Стрелять из отцовской «тулки» я научился еще до войны, сопровождая взрослых на охоту. А с началом войны я постигал охотничьи хитрости уже с Вовой Калишуком, который был на 2 года старше меня. Жители Лагодехи воспринимали как должное, когда подростки с ружьями через плечо направлялись на охоту. Должно быть по традиции, родившейся в урочище. В то время тех, кто боялся в этом возрасте стрельнуть из ружья, пацаны беспощадно высмеивали.

«Геко» имело то несомненное  преимущество, что не делало шума при стрельбе. Из него можно было сбить голубя на одной ветке, в  то время как на соседней собратья убитой птицы продолжали невозмутимо сидеть. Выстрел из дробовика распугивал голубей, они улетали от места выстрела далеко и  надолго. Мелкашка требовала большего мастерства, но мы очень быстро поднаторели и, как правило, приходили домой с добычей. Сбор колосков совпадал с охотой на перепелов, которые также стаями слетались на скошенные поля. Так что, направляясь за колосками, мы прихватывали с собой ещё и ружья.

Обязанности  распределялись следующим образом. Мой старший брать Володя с двустволкой и собакой охотился на перепелов, я постреливал по голубям из «геко», а девчонки на соседнем поле собирали колоски. Так осуществлялся принцип разумного распределения труда. Сегодня меня спрашивают: а зачем вы убивали голубей, они ведь несъедобные? Отвечаю.  Война, любая война,  отменяет многие условности, резко меняет быт и людей.  Стреляли мы,  конечно же, не из спортивного интереса, а «токмо пропитания для». И кто сказал, что несъедобные? Какие ещё съедобные! Особенно  витютни.  То, что голубей не было принято есть,  скорее морально-этическое убеждение, нежели какие-то гастрономические соображения: голубь – символ мира, символ добра и тому подобное…

Мой охотничий опыт сгодился через несколько лет. Учась в Тбилисском Нахимовском училище, я занял первое место в городских соревнованиях по стрельбе из мелкашки.

 Достиг я успехов и в добывании ещё одного дара лагодехской природы – форели. Добывали её, чаще всего, на нашей речке,  иногда, с ночёвкой, хаживали на Мазымчайку (река Мазымчай на границе Грузии и Азербайджана- ведущий сайта).   Форель рыба умная, хитрая и необычайно чуткая.

Чтобы поймать форель, надо было создавать у неё иллюзию свободно и независимо проплывающей наживки. Если после двух - трех забросов с одной стоянки поклевки нет – можно уходить на новое место: рыба распознала обман.  Поэтому рыбалка проходила в постоянном движении - снизу вверх, против течения реки.

Если рыба долго не клевала, нужно было проверить, не идет ли впереди тебя другой рыбак. Если таковой обнаруживался, то следовало сделать одно из двух: либо переждать какое-то время, пока рыба не забудет об опасности, либо незаметно обогнать идущего впереди рыболова, правда, с риском получить нахлобучку.

По возвращении из ущелья всё  повторялось, но в обратном порядке: пробовали ловить в одном месте, если не клевало, опускались ниже по течению.  Далеко не забирались, так как перепрыгивание босиком с камня на камень сильно утомляло, а надо было еще добраться до дома.

Рыбалка   происходила с разделением труда. Наверх с удочкой шёл Вова, а я следовал за ним  с куканом, когда вниз   – менялись: я с удочкой,  Вова - с  куканом.

Лес и речка подкармливали нас, но  спасала от голода, конечно, -  земля.

В войну, работавшим на предприятиях жителям Лагодехи по согласованию с колхозами выделяли на сезон земельные участки. Под картошку, кукурузу, овощи, чтобы люди самостоятельно могли хоть как-то обеспечить себя пропитанием.

В один год нам (кажется,  тёте Ане)  дали участок земли недалеко от Рачисубани и мы, вся наша большая семья,  – а было нас тогда человек десять, -  посадили там кукурузу и  небольшую бахчу. Пришло время созревания кукурузы и арбузов, участок надо было охранять. Все взрослые, как я уже писал, во время войны работали. Кому идти в охранники - дяде Артамону или нанимать сторожа со стороны? Вова и я напросились выполнять эту миссию. Взрослые разрешили, но с условием, что дядя Лева будет присматривать за нами. Трудно представить, какая буря чувств одолевала нами! Дежурить ночью, в поле на границе с диким лесом! Романтично, почётно  и немного страшно. Дядя Лева соорудил нам на разлапистом дереве шалаш на высоте около трех метров от земли. В шалаше мы спали и хранили свои вещи, а весь день проводили внизу, на земле. Вечером забирались в шалаш по приставной самодельной стремянке, которую перед тем, как улечься спать, затягивали  наверх.

Первое время, пока не привыкли,  дядя Лева приезжал к нам после работы и ночевал с нами. Когда же на соседнем участке обосновались  двое наших сверстников, мы осмелели и  стали нести круглосуточную вахту без дяди Лёвы. У нас и у соседей было по охотничьему ружью и патроны с мелкой дробью. Отдельно - несколько патронов с жаканами, на случай нежданной встречи с медведем или волками.  Людей, как это  ни странно сегодня звучит, тогда не боялись.

Мы очень гордились своей миссией и хорохорились, хотя по ночам, конечно, трусили. Особенно когда начинали «плакать» шакалы. Кто слышал, тот знает, какой  первобытный, панический страх вызывает у человека их плач. Мы распугивали шакалов криками, стреляли холостыми выстрелами. Правда, только поначалу. Потом пообвыкли и, как говорится, дрыхли  без задних ног.

Чтобы проверить, какие мы охранники,  наши соседи-сверстники  шутки ради однажды стащили у нас арбуз. Вечером нас им же угостили, а когда мы поели и вежливо их поблагодарили, рассказали, откуда он взялся.  Мы в долгу не остались и вскоре повторили их шутку. Эта игра оказалась очень увлекательной и, главное, полезной, так как бдительность у обеих сторон многократно усилилась.                                         

                                                                                                                               Русская школа

Лагодехская русская средняя школы 50-х годов 20 века

О Лагодехской школе военной поры воспоминания не из приятных. Наш класс располагался в деревянном одноэтажном здании на углу Закатальского шоссе и Первой Калиновской улицы. Здание построили давно, наверное, до революции, оно было стареньким и требовало ремонта.  В полусгнивших полах зияли огромные дыры, откуда тянуло холодом из открытого всем ветрам подполья. Зимой в классах было жутко холодно, одеты мы были плохо и накормлены не сыто. Печка-буржуйка с выводом дымохода в форточку мало чем помогала. Буржуйка проедала страшно много дров, а толку от неё было мало, и в классе всегда  было очень холодно.  Мы сидели, выбивая зубами барабанную дробь и дрожа всем телом – какие там уроки. Несмотря на войну, занятия в школе продолжались.

Старшеклассники для срыва контрольных частенько сыпали на печку перец, другие едкие  или дурно пахнущие смеси.

Все преподаватели были женщинами -  при одном мужчине-директоре. Каждая третья учительница была не из местных, они приехали в Лагодехи из Одессы, как эвакуированные. Там шла война, у нас же за Кавказом пусть было холодно и не сытно, зато на головы не падали немецкие бомбы.  Одесским женщинам-учителям  было не легко. Своего жилья не было, снимали комнаты в домах, жили без мужей, часто с детьми, а тут ещё промёрзшая школа и мы, дети, неуёмная безотцовщина. Не имея над собой мужского контроля, тумака и ремня, вели мы себя  на редкость плохо, хамили несчастным женщинам и хулиганили   по-чёрному.

Учились, если память не изменяет, в две смены, спустя рукава... Когда идёт война, как-то не думается ни о пятёрках, ни о том, что когда-то нужно будет поступать в институт.

В осеннее время нас водили на уборку табака. Обрывали нижние листья, самые низкосортные. Сок у табака густой, липкий, уже через пару минут руки становятся чёрными и пахнут неприятно- табаком. Отмыть руки в полевых условиях невозможно, да и дома, с теплой водой и хозяйственным мылом – не очень-то. А работать приходилось зачастую весь сентябрь, порой захватывали и половину октября. В междурядьях табачного листа были посажены огурцы, которые мы с удовольствием попутно уплетали. Естественно, немытые. Хватали грязными, испачканными табачным соком руками, что привело к известным последствиям.  Наизнанку выворачивало многих, а  у меня еще много лет устойчиво держалось устойчивое отвращение к огурцам.

                                                                                    В ожидании немецких бомб

Ираклий Чикваидзе (второй справа) на военных учениях перед войной

В те времена в ожидании налетов немецкой авиации и возможных пожаров местные власти  велели иметь в каждом доме противопожарный инвентарь: багры, ломы, лопаты… И обязательно – запасы песка, который должен был храниться в бочках и ящиках.  Завозить этот песок поручали детям. Завозить надо было с речки, а провезти тачку по камням делом было нелёгким.  Да и вообще, работа есть работа – надо бросать свои забавы, а кому это понравится?  Помню, как под разными предлогами мы отлынивали от этого противного поручения. А поручила нам тётя Аня и, несмотря на её строгость, мы находили всякие предлоги, чтобы отлынивать от этого дела.

«Прижать» нас помог тёте Ане  случай. Нам тогда было по тринадцать- пятнадцать лет,  и мы уже начали тайно покуривать. Как-то прогуливаясь в центре с приятелем, сестрой Ритой и ее подружками, мы забрели в скверик, что около райкома партии, и вальяжно в нем расположились. Усадив девочек на скамейку, достали из карманов папиросы «Арсен» (самые тогда дешевые) и важно закурили. Из окна второго этажа нас заметили сотрудницы тети Ани, и мы были тут же разоблачены. На нашу просьбу не рассказывать родителям тетя Аня заставила нас дать слово, что мы больше курить не будем, и многозначительно добавила, что все будет зависеть от нашего поведения. Мы всё поняли. Когда тетя Аня пришла с работы, ящик с песком был заполнен до отказа.

Не знаю как тетя Аня, а я свое слово сдержал. Курить начал только в студенческие годы.

                                                                                Войне конец

Послевоенными кумирами лагодехской русской молодежи были Александр Вертинский...

... и Пётр Лещенко

В 1943 или 1944 году, когда от немцев очистили Северный Кавказ, в Лагодехский госпиталь начали поступать раненые. Вначале говорили, что дело в немцах,  которые высадили в горах десант, и за Хребтом идут ожесточенные бои.  Потом мы узнали правду. Бои, действительно, шли, но не с немцами, а  с чеченцами и ингушами, перешедшими на сторону немцев. И шли не бои, а зачистки: арестовывали жителей, запятнавших себя этим предательством.  Сейчас об этих событиях говорят по-другому, но тогда нам рассказывали именно так,  и люди полностью верили этим объяснениям.  Занимались зачистками и арестами  органы НКВД и МВД, чекисты и милиция.

Наш дядя Ясон, муж тети Лизы Михайловой, служил  в то время начальником районной милиции в Лагодехи, и его  мобилизовали на эту компанию. Он и другие очевидцы  событий рассказывали, что в горах  полегло много наших солдат. Видя такое, командование  организовало доставку в горы легкой артиллерии. Орудия разбирали и поднимали в горы  на лошадях, а там снова собирали. И потери  с нашей стороны сразу уменьшились.

В 1945 году нашелся целым и невредимым Боря Иноземцев. Он пропал без вести в первый год войны, и никто уже не чаял увидеть его – считали погибшим.

Борька рассказал, что их подразделение оставили высоко в горах Северного Кавказа охранять дивизионный склад боеприпасов и продовольствия. Склад  размещался в глухом месте, в каких-то пещерах и был создан на случай, если бы нашим войскам пришлось отступать в Закавказье. Ребятам было приказано охранять склад и не покидать «место службы»  до особых указаний.

Ребята больше года охраняли склад от набегов местных горцев. Жили в землянках, окружили себя минными заграждениями, изнывали от тоски  и потихоньку  подъедали  запасы продовольствия.  Когда,  не выдержав, с наступлением лета отправили нарочных в ближайший населенный пункт в предгорьях, выяснилось, что их дивизию  изрядно потрепали, штабная документация пропала, и о них, похоже, просто забыли.  Немцев в это время уже догнали до Украины и гнали дальше, позабыть в пылу преследования о складе и маленькой горстке его охранников было немудрено.

 Борю направили на переподготовку, он  стал танкистом, попал в действующие войска и успел повоевать  за  границами Союза и закончил войну где-то в Венгрии.

Домой вернулся с наградами и трофейным аккордеоном. Так в нашей лагодехской компании появился свой музыкант и аккомпаниатор.

Боря, отлично игравший на аккордеоне, и наш Вова, обладавший отменным вкусом и приятным баритоном,  были главными солистами в нашей компании. В моде тогда были Петр Лещенко и Александр Вертинский и мы знали почти  весь  их репертуар.

Как раз в это время  в нашу компанию влилась учительница химии русской школы, Людмила Вячеславовна. Молодая и очень симпатичная девушка, она была не из лагодехских, её прислали  к нам откуда-то по распределению. С ребятами последнего года обучения Людмила Вячеславовна вела себя на равных, и они души в ней не чаяли. И я тоже попал под ее обаяние. Меня, воспитанника военного училища, такие отношения между учениками и учителем так поразили, что очень хотелось, чтобы у нас в училище «ненавистную» химию преподавал не лысенький старичок, а вот такая молодая и симпатичная «училка».

В то время  в моём  «нахимовском» дневнике появилась запись: «нам  бы такую».

                                                                                         После войны

Война закончилась.

Годы,  прожитые в Лагодехи, привязали меня к этому местечку сильнее цепей.

С 1948 по 1953 год, будучи студентом политехнического института в Тбилиси, я использовал каждую возможность побывать в Лагодехи.  Приезжал  на зимние каникулы, приезжал на летние, на выходные и праздники….

В конце пятидесятых, женившись, приезжал с женой, хотел, чтобы она увидела мой город и полюбила его, как я.

С середины шестидесятых Лагодехи стали осваивать мои дети. Тогда моя мама вышла на пенсию, и каждое лето брала их к себе. И они  влюбились в город моего детства, да так сильно, что я стал их в шутку называть лагодехолюбами.

Часто с удивлением отмечаю, что когда вспоминаю прошлое,  самой счастливой порой  моей жизни были самые тяжелые годы – военные.

Годы, проведенные в Лагодехи.

Фото: из архива автора

Просмотров: 3968

Комментарии к статье:

Добавить Ваш комментарий: